Самоубийство Пушкина. Том первый. Евгений Николаевич Гусляров
гадалку.
Немецкая колдунья Кирхгоф, между тем, нимало не обращает внимания на болтовню Якоба. С тех пор, как вошёл Пушкин, она неотрывно глядит на него. Сейчас видно в ней подлинного и талантливого профессионала. Во всём облике Пушкина, в его живом подвижном лице, даже в изящном очерке рук его видит она уже нечто доступное только ей. Особого рода вдохновение облагораживает её немолодую и не совсем изящную немецкую физиономию. Так ощущает, наверное, подступающий поэтический угар стихотворец, наделённый даром импровизации. Так смотрит, наверное, на случайное человеческое лицо даровитый живописец, угадавший уже в нём будущий свой шедевр.
Она делает нетерпеливый знак Якобу, чтоб тот умолк. И капитану Чертову тоже. Из всех она видит одного только Пушкина.
Пушкин это чувствует и с лица его сглаживается и уходит уличное настроение задорного веселья. Некоторая робость и напряжение появляются в юношеской тонкой изящно очерченной его фигуре. На некоторое время обретает он вид сомнамбулы.
Гадалка молча делает ему одному мягкие пасы рукой, подзывая поближе.
Пушкин подходит.
– Какое великолепное лицо, – говорит гадалка по-немецки, обращаясь к Якобу. Тот переводит.
– Какие прекрасные руки. Какое говорящее лицо и какие поющие руки… Эти пальцы говорят, что они принадлежат замечательному человеку… Он будет кумир в своём народе. Его ждёт слава…
Все это гадалка говорит по-немецки. Её лицо и в самом деле становится одухотворённым. Она как бы чувствует, что дождалась своей звезды. Она угадывает, её слова – транзит в историю. Говорит так, будто звучит её внутренний голос. Происходит таинство – древнее, неподдельное, как инстинкт. Ничего сейчас нет из того, что могло бы вызвать даже у заматеревшего материалиста и циника хотя бы тень иронии. Так завораживает всякое подлинное мастерство и порыв.
Александра Филипповна Кирхгоф как бы с трепетом оборачивает левую руку Пушкина ладонью к себе. Она и в самом деле снимает очки, на что один только Якоб откликается неуверенной улыбкой.
Гадалка продолжает бормотать немецкими фразами. В тихом журчанье её слов несколько раз возникают и лопаются, как более звонкие воздушные пузырьки некие незначащие слова: «Das Pferd… Das Kopf… Der Mench…»
– Я переведу потом. Это интересно будет молодому человеку, – успокаивает Якоб мимикой и движением руки нетерпеливое недоумение Пушкина и остальных.
Гадалка вдруг как бы очнулась, и смотрит на всех будто спросонья, не понимая, кто перед ней и откуда взялись. Посвященный Якоб понимает, что гадание окончено.
– Das ist alles?! – то ли вопрошает, то ли утверждает он. – Итак, господа, предсказание было в том, во-первых, что ваш товарищ (он делает медовое лицо в сторону Пушкина) скоро получит деньги; во-вторых, что ему будет сделано неожиданное предложение по службе; в-третьих, что он прославится и будет кумиром соотечественников; в-четвёртых, что он дважды подвергнется опале и ссылке; наконец (тут Якоб делает нарочно страшные глаза и наигранно тревожный вид), что он проживет долго, если на тридцать седьмом