У обелиска (сборник). Ник Перумов
успокоившись, несмотря на оставшиеся вопросы и невзирая на такое жутковатое соседство, я, наконец, быстро и крепко заснула.
Утро началось с артиллерийской пальбы – немец пристреливал территорию. Канонада вяло прокатывалась по нашим позициям слева направо, по всей длине недавно вырытых окопов и траншей. Мины и бризантные снаряды взрывались то где-то далеко, то совсем рядом, буквально в трехстах метрах от окраины городка и нашего импровизированного госпиталя. Такая пристрелка означала, что вскоре на одном из участков фронта начнется массированная артподготовка, а после именно в этом месте вражеские войска пойдут на прорыв.
Едва успев позавтракать, первая и вторая рота вы-двинулись на позиции в дополнение к отдежурившей всю ночь в передовых окопах третьей. Ближе к обеду в том же направлении потянулся обоз с боеприпасами, пайками и санитарным взводом.
Позиции нашего батальона представляли собою три линии. Дальние траншеи проходили впереди, за рощицей. Слева к ним примыкали позиции стрелковой роты соседнего полка, справа мы были прикрыты естественной преградой – тянущимся от рощицы на целый километр глубоким логом. Где-то там, в конце лога, располагался артиллерийский дивизион, укрепивший правый фланг фронта. Вторая линия окопов была нам видна как на ладони – вот она, в пятидесяти шагах от рощицы, немного загнутая на фланге с таким расчетом, чтобы простреливалась не только опушка, но и грунтовая дорога, проходящая аккурат по границе расположения нашего батальона и соседей слева. Там, в окопах второй линии, сидели новобранцы – те самые обритые наголо мальчишки, с которыми мы танцевали и пели в вечер знакомства.
Мы с девочками находились в третьей линии, неподалеку от командного пункта, в укрепленной и местами прикрытой накатами толстых бревен траншее. Чуть позади нас, за длинным стогом, пряталась санитарная конная фура – для доставки раненых в госпиталь, а совсем тяжелых – в больницу в центре городка. Вообще-то Нюрке полагалось быть при фуре, поскольку она со своей полнотой была бы плохой помощницей нам в полевых условиях – ни наклониться толком, ни проползти по-пластунски. Однако она так упрашивала пожилого фельдшера Кульманакова, что тот в итоге махнул рукой – чеши, дескать, отседова. «Не пойдут сегодня! – приговаривала Нюрка время от времени, убеждая не то нас, не то себя, и тайком крестилась. – Раз утром не поперли – днем точно не попрут!»
А потом что-то случилось – я сама не поняла, как, когда и что именно. Просто вдруг махом сдернуло с полюшка между нами и второй линией траншей всю пыль, всю сухую траву; подпрыгнули вверх комья рыхлой холодной земли, вынутые наружу при окапывании, вздрогнули толстые бревна блиндажей, тугим толчком меня бросило на Нину и вниз, под ноги застывшей Нюре. И только потом в голову ворвался рев и грохот.
Высунуться из укрытия казалось делом немыслимым,