Личный поверенный товарища Дзержинского. Книги 1-3. Олег Северюхин
что ко мне применили бы высшую степень пролетарской защиты.
Глава 17
– Кто вы такой? – спросил меня Дзержинский.
– Человек, – ответил я.
– Шутить изволите, сударь, – обиделся председатель ВЧК.
– Какие шутки, господин Дзержинский, – сказал я, – два месяца сижу, никто и ничего не говорит, а тут оказывается, что никто и не знает, кто я и за что посажен.
– Ошибаетесь, господин Казанов, – сказал Дзержинский, – мы знаем, кто вы, просто хотим проверить вашу искренность.
– И как, проверили? – совершенно искренне поинтересовался я.
Похоже, что я уже разозлил Дзержинского. Он закурил и стал широкими шагами расхаживать по кабинету, делая глубокие затяжки.
– Курить будете? – внезапно спросил он.
– Не откажусь, – сказал я и взял предложенную папиросу.
– Самое интересное, – сказал первый чекист, – мы действительно не знаем, кто вы такой. Знаем, что вы мелкий чиновник министерства иностранных дел, но что вы делали в Зимнем дворце? И что за бумаги вы сжигали?
– Вы бы доверили кому-то ваши семейные тайны? – спросил я.
– Конечно, нет, – искренне ответил Дзержинский.
– Вот и я решил, что мне семейные тайны доверить некому, – сказал я.
– Хорошо, а почему денежное содержание вам выплачивалось управлением военной контрразведки? Какое отношение вы имеете к военному ведомству? – допытывался Дзержинский.
– Да никакого отношения я не имею к этой контрразведке, – совершенно искренне говорил я.
– Чем занимался ваш непосредственный начальник полковник Борисов? Где он сейчас? – следовал новый вопрос.
– Не знаю, – отвечал я. Я и действительно не знал, где он. Где-то за границей. Это все равно, что сказать – на деревне у дедушки.
Вопросы следовали один за другим. Чем занимались, что означают не сожжённые мною письма, почему я числюсь по ведомству иностранных дел, кто руководил нами, почему мы располагались в Зимнем дворце? На все вопросы следовал ответ – не знаю. Я в эти вопросы не вникал. В нашей работе вообще не положено влезать в то, что поручено не тебе. Излишнее любопытство не только не приветствовалось, но и пресекалось.
Не получив ничего нового, Дзержинский велел отправить меня снова в тюрьму. Я сидел почему-то в одиночке. Мер физического воздействия ко мне не применяли, потому что будущий генеральный прокурор СССР Андрей Януарьевич Вышинский ещё числился в рядах меньшевиков и не выражал восторга по поводу советских порядков.
В камере я встретил Новый год. Честно говоря, если не ведёшь записей или не учитываешь дни, то сбиваешься со счета. Просто в один из дней, во время раздачи пищи раздатчик шепнул – с Новым годом. Значит, 1918 год. Прожито почти двадцать семь лет жизни и кроме родителей некому даже слезу пролить по поводу моей несчастной судьбы.
До «красного