Пустите тупицу в Америку. Андрей Дышев
среди отполированных усидчивостью столов и стульев, я почувствую себя почти что в родной стихии, и моя опустошенная душа вспыхнет жаждой познания.
Академия располагалась в здании старой школы, зажатой со всех сторон новыми жилыми корпусами. Изобилие иномарок, принадлежащих, по всей видимости, студентам, создало проблему с парковкой. Пришлось мне оставить машину в одном из близлежащих дворов. Но какой это был двор в сравнении с тем, где я был несколько часов назад! Тут и веселые дети на качелях, и вполне соображающие старушки на скамейках, и мужики с бутылкой под деревом, и еще много всякой приятной для глаз живности.
Я взял диссертацию, вынул ее из пакета и аккуратно упаковал в газету. Сунул сверток под мышку и направился в академию. Правдоподобность ситуации неожиданно наполнила меня сладким волнением. Наверное, что-то подобное испытывают настоящие соискатели, когда несут свой многолетний труд на строгий суд ученых мужей. Жаль, что коммерция не оставила мне никаких шансов посвятить себя науке. Прав, конечно, мой будущий тесть: наука – это дело святое, чистое и благородное, и ею нельзя заниматься между делом. Отдать себя ей до конца и сгореть в пламени истины – вот величайший образец жизни ученого. Красиво, как в мифах. Во второй своей жизни я обязательно стану ученым и сполна искуплю свой нынешний грех.
С этими возвышенными мыслями я зашел в вестибюль, наполненный шумными студентами, поднялся на второй этаж и по скрипучему паркету прошел в торец коридора. Там я нашел дверь, пронумерованную числом 208, постучал и взялся за ручку. Дверь была заперта.
Не успел я подумать, что это плохой знак – второй раз за день ломиться в запертую дверь, как услышал за спиной шаги. Обернувшись, я увидел миниатюрного человечка, едва ли не карлика, который шел прямиком ко мне.
– Я Календулов, – сказал он. – А вы по поводу диссертации?
Я кивнул и для убедительности показал ему сверток. Календулов приближался медленно, ибо переставлял ноги неторопливо и вдумчиво, словно поднимался по крутой горе. Если бы его ноги мельтешили, то это подчеркивало бы маленький рост, вот Календулов и старался опровергнуть первое впечатление о себе. Его крупная голова раскачивалась в такт шагам из стороны в сторону, как у китайского болванчика. На макушке просвечивалась благородная плешь работника умственного труда, но лицо почему-то не светилось проникновенной осведомленностью. Лицо у Календулова было гипсово-статичным, лишенным каких бы то ни было эмоций. Размахивая короткими, чрезмерно волосатыми ручками, он, не снижая темпа, приблизился ко мне и остановился, как вкопанный, едва не ткнувшись носом мне в солнечное сплетение.
Открыв ключом дверь, он взмахом руки пригласил меня зайти внутрь, быстро зашел следом за мной и тотчас заперся.
– Присаживайтесь, – сказал он.
Это была не преподавательская. Может быть, хранилище учебных приборов и пособий, может быть, мастерская по ремонту синхрофазотронов – не знаю. От пола до потолка высились стеллажи с коробками из-под оргтехники,