От него к ней и от нее к нему. Веселые рассказы. Николай Лейкин

      Великий пост. Первый час дня. В трактир входит пожилой купец и садится за стол около буфета.

      – Давненько у нас бывать не изволили, Родивон Захарыч… – приветствует его из-за стойки буфетчик.

      – По нынешним дням нашему брату и совсем бы по трактирам-то баловать не следовало, – отвечал купец. – Собери-ка чайку поскромнее.

      – Уж не говеть ли задумали?

      – Говею. Грешим, грешим, так тоже надо и о душе подумать.

      – Это точно-с.

      Купец вздыхает. Служитель подает чай.

      – Это что же такое? – спрашивает купец, указывая на блюдечко с сахаром.

      – Сахар-с… – отвечает служитель и пятится.

      – То-то сахар! Ты меня за кого считаешь? За татарина, что ли? Убери блюдечко и принеси медку или изюмцу…

      – А ведь это, Родивон Захарыч, я полагаю, одна прокламация только, что вот, говорят, будто этот самый сахар бычачьей кровью очищается. Потому учтите, сколько бы этой крови потребовалось, – замечает буфетчик.

      – Прокламация там или не прокламация, а только коли мы истинные христиане, так себя оберегать должны, – отвечает купец и начинает пить чай.

      Молчание. В комнату входит тощий купец.

      – Родивону Захарычу почтение! – выкрикивает он тонкой фистулой, подает руку и садится против толстого купца. – Чайком балуешься?

      – Да… Говею я, был у обедни в Казанской, а вот теперь и зашел. «Да исправится молитва моя» пели… То есть, господи, кажется, целый день стоял бы да слушал! Просто на небеса возносишься…

      – А я так летом говел. Признаться сказать, тогда, перед Успенским постом, сделал с кредиторами сделку по двугривенному за рубль, захватил жену и отправился на Коневец. Монашки там маленькие. Прелесть! Даже в слезы введут. В те поры мы не токмо что масла, а даже горячей пищи не вкушали… Да, хорошо, коли кто сподобится! – со вздохом заканчивает тощий купец, умолкает, барабанит по столу пальцами и спрашивает: – А что, не толкнуть ли нам по рюмочке?

      Толстый купец плюет.

      – Никанор Семеныч, да ты в уме? – спрашивает он. – Человек говеет, а он – водку!.. Пей сам, коли хочешь.

      – Я-то выпью…

      Тощий купец подходит к буфету, пьет и, возвратясь на свое место, говорит:

      – Водка… То есть, ежели сообразить: что в ней скоромного? Гонится она из нашего русского хлеба, монашествующим дозволяется… Пустяки! Чай-то, пожалуй, хуже, потому из китайской земли идет, а китаец его всякой скоромью опрыскивать может… Дай-ка графинчик! – обращается он к буфетчику.

      На столе появляется графинчик. Толстый купец вертит его в разные стороны, рассматривает грань и, наконец, вынимает из него пробку.

      – Что, или выпить хочешь?

      – Нет, что ты! Дивлюсь я, как это нынче пробки эти самые гранят! Чудо! А что, кстати, почем нынче судачина мороженая?

      – В воскресенье я по тринадцати покупал.

      – Так. О господи, господи! – вздыхает толстый купец, лижет мед, пьет чай с блюдечка и через несколько