Меж трех огней. Роман из актерской жизни. Николай Лейкин
Лагорский, но тотчас же махнул рукой и прибавил: – Впрочем, ты этого ничего не понимаешь!
– Отчего же не понимать? У меня, Василий Севастьяныч, сердце также чувствительное, – обидчиво произнес Тальников. – Физиономией я не вышел, а сердцем…
– Ну, что об этом говорить! – перебил его Лагорский. – Так вот, я тебе хочу сказать, что и эта Настина здесь и играет рядом в саду «Карфаген». И можешь ты думать, какое совпадение: тоже живет на даче в полуверсте от меня. Жена, Малкова, Настина. Стало быть, я меж трех огней. И не тужу.
– Вам выходить, господин Лагорский… – шепнул ему помощник режиссера.
Лагорский вышел на сцену.
Глава II
Лагорский кончил свою сцену и опять появился за кулисами.
– Какая здесь все дрянь в труппу набрана, – сказал он Тальникову. – Ступить по сцене не умеют.
– Есть, есть товарец… – поддакнул ему Тальников. – А на какое жалованье приехали!
– Да ведь я и тебя считаю за дрянь.
– Я, Василий Севастьяныч, человек скромный. Я на маленькие роли.
Тальников весь как-то сжался и стал потирать руки.
– Ну, разве на маленькие-то. Ты кого здесь в пьесе играешь? – спросил Лагорский.
– Крестьянина Пьера…
– Ну, эта роль по тебе. Ты дураков можешь.
– Угостите, Василий Севастьяныч, папироской.
– А ты опять, как и всегда, без папирос. Ведь уже теперь-то, кажется, можешь на свои покупать. Сам же говоришь, что семьдесят рублей получаешь.
– В дороге издержался, Василий Севастьяныч. Сорок рублей было мне выслано авансом на дорогу, я и издержался. Да у меня есть табак, только дома. Ведь я с Кавказа ехал.
– Бери, свертывай себе папиросу. Ведь я самокрутки курю.
Лагорский подал хороший серебряный портсигар. Тальников стал свертывать папиросу и сказал:
– Сейчас видно, Василий Севастьяныч, что вы в достатке: и при серебряном портсигаре, и при часах золотых, и при булавке с жемчугом.
– У меня кроме этого есть что закладывать. В Симбирске мне поднесли ящик серебра, в Самаре две серебряные вазы для шампанского.
– Любимец, блаженствуете…
– Не жалуюсь. А труппа здесь дрянь, за исключением Малковой, – опять начал Лагорский. – Набрана числом поболее, ценою подешевле…
– Нет-с… Жалованья хорошие… Не скажите.
– Ведь это для тебя хорошие-то, а для актера с именем – ах, оставьте. Здесь Петербург… Здесь не в Царевококшайске, здесь жизнь втридорога. Жена хозяйство завела, так по семнадцати копеек фунт за говядину платит.
– Верно-с… Правильно вы… – поддакнул снова Тальников. – Я за сорок копеек обедаю у одной вдовы, так очень голодно. Вы мне позволите, Василий Севастьяныч, к вам по утрам ординарцем приходить? Как в Казани приходил. Приходить и быть при вас на манер адъютанта?
– Приходи, приходи… Я тебя познакомлю с моей настоящей женой Надеждой Дмитриевной… Дача Петрова, рядом с булочной…
– Разыщу, Василий Севастьяныч. Вас, наверное, все знают.
– Только