Лабиринты благочестия. архимандрит Савва (Мажуко)
ранимый, и я не успел оглянуться, как он свалился с третьего этажа. И когда наш славный Муся с грустными глазками страдал в гипсе, я просто не мог променять его на самый святой на свете антидор!
Но тут появились «божественные книжечки» – полуслепой репринт девяностых, и я принялся страстно приобщаться к мудрости. И вот читаю у святителя Игнатия Брянчанинова: на молитве полезно стоять с руками за спиной, представляя себя раскаявшимся преступником со связанными за спиной руками. Выходит, можно было мне так бродить в храме, и даже молитве это не мешает, наоборот, способствует!
Позже стали выходить альбомы со старинными фотографиями новомучеников, дореволюционных священников и епископов, и там я увидел страшное: благочестивые митрополиты и будущие исповедники сидели в этой кощунственной позе – нога на ногу! И самое неожиданное – у некоторых святых на руках были те самые многогрешные коты, которых мне запрещали гладить! Но этих самых котов так любил святитель Тихон, патриарх Московский, праведник-«тяжеловес», уж если речь зашла об авторитетах! И кто знает, не дойди дело до кошек, сумел бы ли я достаточно разволноваться, чтобы хоть слово написать о благочестии?
И вот передо мной уважаемые и милые люди. Уважаемые – потому что святые, милые – потому что любят кошек. Но кроме всего прочего, это были настоящие христиане, святые, подтвердившие верность Христу своей благородной смертью! Значит, не видели они ничего зазорного в том, чтобы сидеть не по-православному, гладить кошек, молиться с руками за спиной?
– Так ведь батюшкам можно! Это ж батюшки! – нашлась моя мудрая старушка.
И нормальный человек на этом бы успокоился. Но ведь я был советский пионер, воспитанный с обостренным чувством справедливости, и мне очень нужно было знать, как правильно и почему одним все, а другим – ничего.
Мои церковные подружки, веселые и шустрые бабушки, постились до обморока, вычитывали бесконечные правила, на своих разбитых ножках выстаивали все службы, при этом считая себя недостойными и грешницами, а священники в алтаре часто сидели на службе, не так истово крестились и, оказывается, перед литургией не только не исповедовались, но даже и не постились.
Говорят, что греческая философия родилась, когда эллины-путешественники начали сравнивать свои обычаи с обрядами других народов. Вот и я начал сопоставлять и обобщать, и не нашлось человека, который бы меня остановил и отвадил задавать вопросы.
Если священникам можно то, чего нельзя мирянам, значит, батюшки необычный народ, и как мне объяснил один протоиерей, во время рукоположения дается особая «защита», чтобы выдержать «накал таинства», а у простых прихожан этого нет, и к святыне им так близко подходить опасно! Вот почему мирянам в алтарь нельзя, а бабам так и вовсе вход закрыт!
Конечно, тогда я и не смел возражать, тем более что меня уже взяли в алтарь, «облекли доверием», но вопросов стало больше. Если мирянам сюда нельзя, почему же директора завода, который выделил храму приличную сумму, человека абсолютно нецерковного, даже религиозно дикого, торжественно завели в алтарь в конце литургии и причастили