Повелитель и пешка. Мария Герус
им, кто они и где их настоящее место. На полпути собачки поджали хвосты и, раздумав бросаться, свернули к знакомой дыре в заборе. Правда, оказавшись за забором, вновь принялись гавкать на все лады. Видать, соседи у вдовы хорошие, дружно живут, коли вместо ограды сплошные дыры.
Обр вынырнул из бузины и пошел к солнечному крылечку. По дороге гаркнул нахальной мелочи, повисшей на Нюське: «А ну, брысь отсюда!» Мелочь шустро снялась с места и тоже исчезла за забором, и Хорт получил дурочку в полное распоряжение.
На шею вешаться, голову на колени пристраивать, конечно, не стал, остановился напротив.
– Что это тебя нигде не видно? Я подумал, тебя уже съели и косточек не оставили.
– А я теперь вот… – Нюська встряхнула лежащую на коленях работу. Оказалось, женская рубаха, простого полотна, но весь ворот расшит алыми розами, золотыми перьями.
– Красиво, правда?
– Ого! Не знал, что ты так можешь. Выходит, там, на пяльцах, твое вышиванье было?
– Мое. И мамино. Она начала, а я закончить хотела. Теперь пропало все.
Обр уселся рядом, потрогал пышные розы пальцем.
– Что-то больно ярко. Аж глаза режет.
– Невеста так пожелала. Ты же знаешь, Настена за старшего Шатуна замуж идет.
Этого Хорт, конечно, не знал и знать не хотел. Чужие свадьбы ему были без надобности. А Нюська продолжала тараторить дальше.
– Рубаху праздничную мне заказала, из приданого кое-что. Тетенька Костылиха два полотенца моих в Городище хорошо продала и решила: ежели я шить стану, от меня больше пользы будет. Вот смотри, я на рукавах такой же узор пущу, только розочки помельче выйдут.
– Что ж ты дома этим не зарабатывала? – удивился Обр, разглядывая не розочки, а исколотые иголкой красные пальчики, натянувшие плотную ткань.
– Так в Малых Солях уже две белошвейки. А подуруше кто закажет?
– Это верно.
– Ты дрался, да?
– С чего ты взяла?
– У тебя лицо в крови, ворот рваный и рукав на честном слове болтается.
– Я не дрался. Я мимо шел.
– Но ведь ты не…
– Не боись, ногами вперед никого не вынесли. Все сами уползли.
– Погоди, я сейчас!
Нюська подхватила свою работу и убежала в дом. Назад она воротилась с любимым лекарством от всех болезней: холодной водой в глубокой миске и чистыми лоскутами.
Обр морщился, строптиво уворачивался от ее осторожных прикосновений. Ему было худо. Только что тело, привыкшее терпеть боль, ничего не чувствовало и вот размякло, расслабилось, все ссадины и ушибы, старые и новые, напомнили о себе, засвербели, заныли.
– У кошки заболи, у собаки заболи, у нашего мальчика не боли.
– Эй, – скривился «мальчик», – ты меня со своей мелочью не путай! Чьи детишки-то?
– Соседа. Он с артелью не ходит. Сам по себе промышляет. В том году жена у него померла. Пятеро осталось, мал мала меньше, а присмотреть некому.
– Угу. Ну, хватит. Я