Горький ветер свободы. Ольга Куно
ты желаешь отведать, дон Эльванди? – спросил вместо слуги Илкер, явно принявший на себя роль гостеприимного хозяина. – Я буду рад угостить тебя и твоего спутника. Быть может, вам придется по вкусу здешняя говядина?
– Благодарю, но мы уже отобедали, – откликнулся Данте. – Так что я ограничусь напитком.
– Что желает пить господин? – спросил слуга.
– Кофе, – ответил Данте.
– О, вы знаете толк в арканзийских напитках, – просиял в белозубой улыбке Илкер. – Лучше нашего кофе нигде не сыскать, тут вы совершенно правы.
– А вы, господин? – обратился слуга к Ренцо.
Тоже кофе, – немного помявшись, ответил тот.
По-моему, пить кофе Ренцо совершенно не хотел – возможно, он вообще терпеть не мог этот напиток. Но счел, что после предшествовавшего диалога заказать что-то другое было бы невежливо: такой поступок могли расценить почти как неуважительное отношение к хозяевам или во всяком случае бесцеремонность.
– Арканзийский кофе действительно лучший в мире, – прежним ровным голосом проговорил Данте. – И, что самое неприятное, ваши сограждане тщательно охраняют секрет его приготовления. Казалось бы, несложно достать все нужные ингредиенты – и все равно ничего похожего на ваш напиток не получается. Поручал своим людям эту задачу тысячу раз. И результат все равно нулевой.
Я присматривалась к Данте и пыталась понять, правду он говорит или просто лжет, чтобы доставить удовольствие собеседнику. Понять не смогла. Голос был равнодушным, выражение лица – бесстрастным.
Я повернула голову в сторону выхода. Нет, сбежать невозможно. Нет смысла рисковать. Слишком много народу, и не так уж они расслаблены, как может показаться. Да и снаружи весьма людно. Если эти поднимут шум, меня схватят моментально. Потому-то меня так спокойно и оставили в стороне, даже не привязали, хотя веревка на руке оставалась.
Уловив краем глаза какое-то движение, я поняла, что меня с любопытством разглядывает раб Илкера. Я ответила ему ничего не выражающим взглядом. Быть может, это странно, но ни симпатии, ни чувства солидарности я по отношению к нему не испытывала. Даже наоборот. Наверное, это было нелогично и даже несправедливо, но я ощущала по отношению к рабу почти что ненависть. Для меня он был частью той системы, которая выхватила меня из русла привычной жизни, поглотила и теперь стремилась раздавить. Этот человек – типичный арканзиец, стало быть, он не пленник, а потомственный раб. Он родился и рос рабом, и, следовательно, в его представлении здешний уклад в общем-то являлся нормой. Он не испытывал того чувства протеста, которое с головой поглощало меня. Мне казалось, что такие как он, и такие как Илкер, в равной степени несли ответственность за то, что рабство являлось нормой жизни в этой стране. Они оба с одинаковой готовностью играли ту роль, которая была отведена для каждого в этой бытовой и политической игре.
– Наши специалисты действительно ревностно хранят свои секреты, – с довольным видом подтвердил