Башня. Олег Раин
встретил ее в год Ежика – в конце апреля, когда парки и улицы окутались салатным дымком, когда тут и там пошло вспыхивать зеленоватое пламя молодой травы. Крохотными питьевыми фонтанчиками древесные листья пошли распускаться так быстро, что в близости летнего пожара сомневаться уже не приходилось.
Двое крепкогрудых ребят из враждующего с нами района загнали меня на территорию интерната для слабовидящих. Ребятки, понятно, рассчитывали на другое, но эти дворы я знал лучше, да и бегал неплохо – вот и сумел оторваться, а оторвавшись, проскользнуть в дыру в заборе, о которой они не догадывались.
Наш преподаватель по изо, премудрый Эсэм, учил нас работать кистью и языком. В том смысле, что красота и доброе слово, по его глубокому убеждению, ежедневно спасали и спасают наш встопорщенный мир. Наверняка доброе слово могло спасти и меня, но вот как-то не родилось оно, не прозвучало в нужный момент и в должной тональности. Вместо этого обоим преследователям я успел нанести небольшой телесный урон, так что поиски свои, можно не сомневаться, они с рвением продолжали. Но искали, скорее всего, в другом месте, а потому я тихо и мирно торчал на верхушке своего любимого клена и ностальгировал.
Налево от меня угадывалась пегая крыша школьного здания, направо, если привстать и вытянуть шею, можно было углядеть краешек моей родной пятиэтажки. Конечно, дерево не Башня, но и здесь я чувствовал себя вполне комфортно. Тем более что забраться сюда было делом трех секунд, да и дерево выбрал не случайное: оно даже имя собственное имело – Костыль. Возможно, не самое симпатичное, зато точное. Был этот клен очаровательно кривым и прямо-таки созданным для того, чтобы давать приют многочисленным древолазам. Располагался он на краю стадиона, принадлежавшего интернатовской ребятне. То есть раньше-то здесь все было общим – и двор, и беговая дорожка, и турники с окружающими деревьями: заходи, кувыркайся, в песочнице калачи выпекай. Мы и заходили: в ляпы поиграть, на великах погонять, мяч попинать с интернатовцами. Они хоть и прозывались слабовидящими, а игроками были отменными и по мячу попадали вполне точно. При этом никто никому не мешал, нормально дружили, буднично дрались – все как положено.
Но потом началась эра заборов – и пошло-поехало! Прямо как вирусное заболевание по городу прокатилось. Сначала в соседнем дворе огородили стоянку для автомашин, потом наша школа окольцевала себя изгородью, а после очередь дошла и до интерната. Люди словно с цепи сорвались – огораживали себя чем только можно. Конечно, до поры до времени спасали появляющиеся тут и там лазы, но и заборы, надо признать, год от года росли и крепчали.
Славка, мой первый друг, считал, что виноваты во всем машины. Гаражей-то нехватка – вот и затеяли строить кругом парковки. Улицы – для машин, дворы – для машин, и вся наша жизнь – опять же для них! Вот и нагородили стен да заборов. Сам я, правда, полагал, что главные заборы проросли в наших головах. Детские сады, палисадники – ладно, но ведь громоздили-то эту чепуховину повсюду! Уже и перемещаться по городу стало невозможно. Чего ради паркур-то зародился? От фильмов французских? Ага, как же! Просто достали все эти бесчисленные