На живую нитку. Ника Свестен
из хора? – вдруг спросил его Лука.
Мотька удивился:
– Куда уйти?
– Ну, куда-нибудь. На волю.
Мотька удивился еще сильнее:
– Ты что! Меня предки сразу прибьют. Мать мечтает, чтоб меня в Москву позвали. Но, по мне, лучше Токио.
Лука с досадой прищелкнул языком:
– Погоди ты со своим Токио! Я тебя про жизнь спрашиваю. Вот, если не хор, ты бы что делал?
Мотька заволновался.
– Пшеничный, у тебя проблемы, что ли?
Лука посмотрел на его встревоженное лицо и ничего не ответил.
Шарманщик сориентировался.
– Нет, ну я думал, конечно, – сказал он с интонацией самого Луки. – Но не про совсем уйти, а… – Мотька запутался.
Лука по-отечески похлопал его по плечу и хотел вернуться в класс, но Шарманщик остановил его:
– Пшеничный, это просто отсюда всё, что там, выглядит круто. А оттуда – всё, что здесь. Понял?
Лука подумал, что Мотька наверняка скопировал это с далай-ламы.
После занятий все обсуждали завтрашний «домашний» концерт для Медоносова-младшего, его семьи и кого-нибудь из совета директоров его компании. Лука такие выступления не переносил.
Однажды, когда они исполняли «Ave verum» [3], на латинской фразе «fluxit aqua et sanguine» [4] Лука заметил, как Медоносов-младший украдкой положил в рот леденец и почесал себе правый бок.
Не счесть, сколько конфет было съедено вот так, тайком, во время их концертов. Но Лука возненавидел именно эту. Потому что в тот момент, когда «осветлялись» и пари́ли даже нижние звуки, Медоносов-младший никуда не собирался улетать вместе с музыкой. Он напряженно думал о другом. Он оставался на земле так же, как и Лука.
Ранние зимние сумерки закрасили просветы между домами. Над проспектами вспыхнули каскады рождественской иллюминации. В витринах сыпался искусственный снег и махали лапой игрушечные полярные медведи.
Лука ехал домой на троллейбусе. С заиндевевших троллейбусных усов сыпались искры. В салон забегали утомленные праздниками люди. В руках они держали торты, пакеты с мандаринами и плачущие смолой еловые ветки. Люди ехали в гости.
Лука пропустил свою остановку и долго возвращался темными дворами-колодцами. Он вспомнил одну девчонку из параллельного класса. Ее отчислили из балетного училища и вернули в обычную школу, словно на другую планету. Но она по-прежнему гладко зачесывала волосы в пучок, держала осанку и на переменах показывала восхищенным одноклассницам балетные па, громко объявляя их французские названия. Лука слышал, как эта девчонка сказала своим «фрейлинам»: «И хорошо, что отчислили. Я бы и сама ушла. А то потом всю жизнь в кордебалете стенку подпирать».
Но Лука знал, что она врет.
Быть кем-то, а потом самому решить стать никем? Тут нужна смелость. В капелле Луку учили находить опору[5], наполнять себя воздухом и «не сдуваться». А что, если в обыкновенной «безголосой» жизни он такую опору не найдет?
Уходить, когда тебя не прогоняют, труднее
Одна из самых красивых духовных хоровых миниатюр, написанных В. А. Моцартом на слова католической молитвы «Ave verum corpus» («Радуйся, истинное Тело…»,
«Истек водой и кровью» (
Имеется в виду вокальная опора, или искусство певческого дыхания.