Воскресенье. Книга вторая. Дамир Губайдуллин
Портнова, дай поспать, – недовольно откликнулась брюнетка, перевернувшись на бок, – дура.
– Не дура, а авантюристка, – хихикнула Ангелина, обняв колени, – ладно, татаро-монгол, не обижайся, я же любя. А в Оренбурге у меня тетка жила, когда–то. Я даже не помню ее путем.
– Я родилась там недалеко, – также обняв колени, ответила Рузиля, – рядом совсем, в деревне. Авылда, эх.
– Эх, хорошо в деревне, – мечтательно сказала Ангелина, – скучаешь, да?
– Эх, да, – грустно опустила голову Рузиля, шмыгнув носом.
– Ну, давай, не грусти, – пододвинула к ней котелок с жареной, речной рыбой Ангелина, – давай кушать, Рузиля апайка. У меня в школе девочка была, мы ее так называли. Она по-русски ни бум–бум, и все апай да апай, – захихикала девушка в кулак, – ну, мы ее потом ругаться научили, и она апай, бл, апай…
– Уф, собакалар! – Рассмеявшись, воскликнула Рузиля. – Не могли чему–нибудь нормальному научить, дуралар.
– Да чему я научу, татарскому что ли? – Покрутила пальцем у виска и развела руками Ангелина, обернувшись к Рите. – Спит.
– Кушай, йөрәгем, – татарка пододвинула котелок к молчавшей все это время Лене, но та лишь проводила его безучастным взглядом. Она не могла произнести ни слова – тишина воцарилась в ее мире с той самой секунды на набережной Дугавы, когда Отто повернулся к ней, и Лена едва не взошла к виселице. Она не могла произнести ни слова, хотя пыталась, но лишь беззвучно шевелила губами. Страшно ныли покрытые толстыми мозолями руки прекрасной пианистки, девочки – Леночки. На ее глазах убили человека – она видела смерть маленькой Сони, видела страх в ее глазах, пустоту глаз мертвого человека. Она видела трясущуюся опору моста и отчаянно бившуюся в схватке с мраком девочку.
«Еврейская шлюха!».
Только за это прекрасного человека убили: за национальность и происхождение, которые человек не может выбирать самостоятельно.
«Не надо, я прошу вас».
– Молодец, девка, – бросив взгляд на Лену, сказала Ангелина, закончив с ужином и облизав пальцы, – не испугалась. Эх, чуть–чуть не успела, – сняв китель, она стянула сапоги и, вытянув ноги, устроилась рядом с подругой. – Хорошо–то как, эх, сейчас бы босиком, да по мостовой в Эренбурге.
– Оренбурге, идиотка, – не открывая глаз, проворчала Рита.
– Да хоть в Симбирске, какая разница? – Рассмеялась блондинка и обняла подругу.
– Лена, тебе надо поесть, – снова пододвинула еду к Лене Рузиля и, сняв шерстяной платок, накинула ей на плечи. – Не хочешь? Ну, ладно. А хочешь, спою? Хочешь? – Обрадовалась она, когда подруга, слабо улыбнувшись и тепло на нее взглянув, кивнула в ответ.
Над Даугавой зазвучала старинная, грустная мелодия о прошедшей молодости. Она опустилась на мостовую, пройдя мимо спящих в окопах рабочих, провела рукой по опоре моста. Заглянула на опустевший железнодорожный вокзал, на освещенную луной платформу номер 4. Прошла мимо «Альгамбры», осмотрев пустые, роскошные залы, где еще недавно играла музыка и танцевали фокстрот. Грустно