Сыщики преисподней (сборник). Zотов
настоящий профессионал. Исключение составляет разве что доктор Склифосовский. Он не звонил тебе, говоришь? Жаль. А вот мне позвонил.
По интонации Шефа было более чем ясно – врач вряд ли сообщил что-то хорошее.
– Профессор провозился с пеплом больше двух часов, – проговорил он, подцепив когтем со стола тонкие прозрачные листки бумаги. – Но все тесты показали один и тот же результат. Ты знаешь мой характер – я попросил его повторить анализ пять раз. Николай Васильевич честно объяснил – он это уже сделал, однако итог остался неизменным.
– Склифосовский с самого начала подозревал, что вещество – сильнейшая кислота, возможно, какой-то новой концентрации, пока еще неизвестной нам, – согласно кивнул Калашников. – Может, допросить американцев, не случалось ли в последнюю неделю в Пентагоне новых химических разработок? Час назад в транзитный зал пара подполковников прибыла с джипом «Хюмви» – наскочили в Багдаде на мину.
Шеф мучительно потер виски, покачал головой. Пламя в камине ярко вспыхнуло, оранжевые языки лизнули пасти химер: сверху бросили новую порцию сучьев.
– Нет, они нам не понадобятся. К сожалению, дело обстоит гораздо хуже.
Малинин, пользуясь временным отсутствием секретарши, пристально наблюдал за беседой через приоткрытую дверь приемной. Он увидел, как Шеф сказал что-то на ухо Калашникову. Даже в полумраке было заметно – тот побледнел, словно бумага.
– Не может быть… – прохрипел он враз севшим голосом.
– Я тебе говорю! – Шеф сломал в руках карандаш. – И не надо тут делать круглые глаза. Кто из нас мог бы ожидать подобное? Ты вообще что-нибудь понимаешь?
– Нет, – объективно ответил Алексей.
Шеф вздохнул.
– Знаешь, это еще не самое плохое. Гораздо хуже то, что даже я этого не понимаю.
«Я тоже без стакана не разберусь», – тревожно подумал Малинин. Две головы моментально повернулись в его сторону, и он понял, что сказал это вслух.
Глава 11
Объект номер два
(20 часов 50 минут)
Поджав стройные ноги, роскошная блондинка в заштопанном нижнем белье сидела на обшарпанном диванчике в убогой гримерке. Вид у нее был настолько печальный, что если бы в этот момент рядом с ней оказался Петрарка, то поэт воспел бы грустную розу, одиноко растущую на развалинах.
В одной руке женщина держала дешевое пластмассовое зеркальце, другой подкрашивала длинные ресницы, обрамляющие голубые глаза. Со спинки стула свешивалось бордовое платье. Она не любила надевать белое с тех пор, как загремела СЮДА, – пятна от гнилых помидоров хорошо видны на светлой ткани, их чертовски трудно отстирать. Когда она предстала перед Главным Судом, жюри, изучив предложение Управления наказаниями, постановило низвергнуть ее на вечное поселение в Ад по двум причинам – сладострастие и тщеславие. Горячих оправданий, что тщеславны все люди ее профессии, а понятие «сладострастие» в XX веке подменило собой