Зимние истории. Марина Чуфистова
переступал под их ритм, но так, чтобы со стороны никто не понял бы, что он делает это нарочно. От магазинчиков у метро мороз гнал последних покупателей, забывших кто о соках к праздничному столу, кто о майонезе или зелени. Уже почти у самой своей витрины Давид заметил высокого мужчину в дутой темно-зеленой жилетке. Тамарка из хлебного намотала ему на шею старый шарф, а на голове у него скособочилась розовая шапка фигурной вязки, которой днем еще не было.
– Эй, – позвал Давид. – Хочешь огурец?
Тот с готовностью заулыбался толстогубым неопрятным ртом, отчего глазки его, и без того маленькие, на блинном лице стали почти невидимыми.
Давид выпутал овощ из пакета, обтер изнанкой рабочей куртки и вложил в ледяную руку.
– Ну что же ты, – строго сказал он. – Беги в метро, погрейся. Замерз совсем.
– Ка! Ка! – лепетал мужчина, но Давид подтолкнул его и приказал:
– Иди! – И тот послушно побрел, надкусывая огурец.
В детстве у Давида была троюродная сестра – такая же улыбчивая, объяснявшаяся звуками, хотя лет ей было почти столько, сколько и Давиду. В ребячьей тусовке ее не обижали, но особо и не привечали: никто не знал, как с ней обращаться, и Давид испытывал смешанное чувство жалости, брезгливости и неуверенности. Такое же, как сейчас.
Давид зашел за ларек, дернул тонкую, но прочную дверь: заперто. Полез за ключами, не нашел. И только прохлопывая себя по бокам, вспомнил, что и ключи, и деньги, и документы остались в ларьке, в потайной нише под прилавком.
– Идиот! – ругнулся Давид. От носка зимнего ботинка отскочила и капнула в податливую подпушку снега желтая десятирублевая монетка, потянувшаяся из кармана за его рукой. – Идио-о-от! – он дважды приложился лбом о стылую скорлупу ларька, та ответила шмелиным гудением.
Давид не очень хотел сегодня выходить. Жена уговаривала остаться дома и помочь ей с бараньей ногой к новогоднему столу или хотя бы отвести детей на елку, но Давид все же поехал. Один праздничный день целый месяц кормит, особенно если накинуть процентов двадцать. Некоторые не стесняются и удваивают, но Давид никогда не был рвачом. Отчим учил его, что главное – не продать как можно больше. Главное – чтобы покупатель вернулся. И раз, и два, и на третий пришел именно к тебе, хотя до соседа ему, может, и поближе. И вот тогда – вот тогда это будет уже совсем другая прибыль.
Теперь Давид замер в щели между ларьками, куда почти не проникало суетливое чириканье гирлянд, и смотрел на площадь. Выйти он не мог. Люди потом будут смеяться над ним до скончания веков. Лучше вмерзнуть в наледь, чем клянчить у кого-то мелочь на билет в метро. Давид оперся плечом о бок ларька, и хищный холод поплыл ему за пазуху.
– Все, Марья Федоровна! – Настя остановилась у чужого подъезда, спину под пуховиком щекотали струйки пота. – Так можно и до утра бегать!
Соседка обвела прозрачными стариковскими глазами пустой двор с золочеными зефиринами сугробов под фонарями. Щеки ее маслянились