Я пою, а значит, я живу. Таисия Алексеева
у него занимался. А занятия были достаточно интересные, приходили первый-пятый курсы. Александр Иосифович говорил: «Начнем распевку. Так, ты прекращай, ты прекращай, а ты продолжай, продолжай». И начиналось такое своеобразное хоровое пение. Может быть, он это делал для облегчения собственной жизни, может быть ещё для чего. Уж слишком юн я тогда был, многого не понимал. А потом он вдруг начал со мной заниматься индивидуально, выделил из общей массы… Месяца через полтора сказал: «Сынок, а чему я тебя буду учить? Голос у тебя и так есть, поставлен. Давай с тобой набивать ноги и горло на произведения. Возникнут затруднения – обращайся. Помогу в интонации. Интонации не вокальной, а как сделать произведение. В этом я тебе могу помочь».
Если вспомнить о моём детстве, то музыкальная домашняя обстановка как нельзя более полно способствовала развитию слуха, который, вероятно, и стал организатором всей моей голосовой функции. Голос формировался в сфере народно-песенной интонации и развивался, как инструмент, чуткий к пению в ладах, к различению звукового строя русской музыки. Александр Иосифович Батурин сразу почувствовал, что я пришёл к нему готовым певцом, поэтому он помогал мне создавать камерный и оперный репертуар. Своему учителю я очень благодарен я очень благодарен. Его уроки были очень ценной школой человека, понимающего, с кем он имеет дело, знающего цену голоса.
У нас с ним, кроме занятий по профессии, шли разговоры просто о жизни. Александр Иосифович очень много рассказывал о том, как он пел, с кем он пел. Он был блестящим баритоном, спел почти весь баритоновый репертуар Большого театра. И это тоже давало огромную пищу для размышлений. Та доверительность общения помнится и ценится до сих пор. По возрасту я ему в правнуки тогда годился по существу, но он со мной держался на равных, уважая во мне мои потенциальные возможности. Я не уверен, что он со многими вёл такие разговоры… Для меня это было школой жизни и одновременно школой вхождения в само искусство пения». Легкость и гибкость голоса без труда позволили мне справляться в студенческие годы с такими вещами как «Рассказ старика» из оперы «Алеко» С. В. Рахманинова, Умберто в «Служанке- госпоже» Перголези, Пимена и Варлаама в «Борисе Годунове» М. Мусорского, исполняемыми со второго курса на концертных площадках консерватории.
Через много лет, в 2001 году, когда я получил Диплом лауреата 1 степени, на Межрегиональном фестивале филармонических исполнителей «Муза в военной шинели», проходившем в городе Туле, председатель жюри, народная артистка СССР, профессор Московской консерватории Валентина Левко сказала: «Большое впечатление произвел бас из Орла, спевший громадную программу и: пятнадцати сложнейших оперных арий – целый сольный концерт. Хотя поначалу надо было привыкнуть к его своеобразному тембру. В Москве таких удивительных голосов нет». А ведь я – воспитанник Московской консерватории».
Весь парадокс заключается в том, что Московской консерваторией воспитано очень много певиц с мировыми именами, певцов – очень мало. И здесь кажется необычным то, что