Погребенная во льдах. Эллис Питерс
король Стефан со своим войском движется на Вустер, никто не посмеет к нам и носа сунуть или кого-нибудь тронуть пальцем – ведь Стефан будет поблизости. Однако в любом случае я ни на минуту не перестаю прислушиваться и приглядываться. – С этими словами Хью поднялся со скамьи, стоявшей у стены сарайчика Кадфаэля, где изредка в одиночестве отдыхал душой. Потянувшись, он добавил: – А сейчас в кои-то веки я отправляюсь домой, в свою постель, раз уж из жениной меня изгнал мой собственный нахальный отпрыск. Впрочем, откуда такому благочестивому монаху, как ты, знать о горестях отцовства!
Действительно, откуда?
– Все вы, женатые люди, должны к этому прийти, – благодушно сказал брат Кадфаэль. – Третий лишний там, где двое поглощены друг другом. Я пойду к повечерию и помолюсь за вас.
Однако монах зашел в лазарет, чтобы вместе с братом Эдмундом осмотреть престарелых и больных, ослабевших от голода и с трудом поправлявшихся после скитаний, а также сменить у раненого, ножевая рана которого плохо заживала, повязку. Только после этого он пошел к повечерию помолиться за многих, в том числе и за своего друга, его жену и ребенка, который скоро должен был появиться на свет, – за это дитя зимы, времени бедствий.
Англию уже давно сковал зимний холод, и Кадфаэль это с прискорбием понимал. Король Стефан, который был коронован, удерживал, хотя и не очень надежно, бо́льшую часть страны. Императрица Матильда, соперничавшая с ним за право на престол, держала в своих руках западные графства. Эти родственники совсем не породственному терзали друг друга и Англию, поскольку каждый пытался всеми средствами добиться цели. Но жизнь, и служение Господу, и земные труды должны идти своим чередом, бросая упрямый вызов судьбе. Времена года сменяются, несмотря на войну, и надо пахать, сеять и жать. А аббатству и Церкви надлежит и далее возделывать пажити человечьих душ, сеять добро и пожинать благие плоды. Брат Кадфаэль не боялся за будущее, как бы туго ни приходилось сейчас простому люду. Ребенок, который родится у Хью, будет зачином нового поколения, новым началом и утверждением, весенним ростком в середине зимы.
В последний день ноября брат Гервард, субприор Вустерского бенедиктинского монастыря, появился в помещении капитула Шрусберийского аббатства Святых Петра и Павла, куда он прибыл накануне ночью и где его как дорогого гостя принимал в собственных покоях аббат Радульфус. Большинство братьев не знали о его приезде и поэтому гадали, что за персону их аббат с таким почетом ввел в зал, усадив по правую руку от себя. На сей раз и брат Кадфаэль был осведомлен не больше других.
Аббат являлся полной противоположностью своему гостю. Радульфус был еще не стар, высокий, энергичный, с резкими, аскетичными чертами лица, и за его внешним спокойствием ощущалась немалая сила. В случае необходимости он мог вспыхнуть, и тогда те, кто обжегся, благоразумно отступали, однако это пламя всегда находилось под властью рассудка. Человек, который сопровождал аббата, был старик небольшого