Девятый принцип. Герт Нюгордсхауг
Дворец Хедив возводился как копия Сераля в Истанбуле, как рассказывал мудрый Ибрахим, знаток истории старой и новой Александрии. Ибрахим каждое утро выпивал в баре Моайяда по две чашки karkadhe, подмигивая спешащим на рынок женщинам.
Один из мальчишек наконец осмелился осторожно провести бамбуковой палкой по груди спящего, и тот резко приподнялся, что-то выкрикнул и перевернулся на живот. Мальчишки отпрянули все так же молча. Пурпурный цвет заката поблек.
Старый Моайяд покачал головой. Слишком многое в жизни было недоступно его пониманию, и не было нужных слов, чтобы задать нужные вопросы. Или он забыл их? На все воля Аллаха. Вот, к примеру, этот европеец пришел на его пляж два дня тому назад; усталое, заросшее щетиной лицо, потухший взор. Но даже это не могло скрыть его красоту, и старый Моайяд сразу же распознал в нем доброго человека, не способного на злые мысли и дела. Мужчина взял напрокат один из зонтиков. Он купил две бутылки вина «Омар Хайям» и четыре банки «Спорт-колы». Моайяд заметил, что он смешивал в пластиковом стаканчике красное вино пополам с колой и тут же пил. Опустошив все бутылки и банки, он проспал пять часов. Затем снова заказал те же напитки и так же их выпил. И опять отключился на несколько часов. Так он и прожил на пляже двое суток. Когда Моайяд предложил ему дыню и свежий esh, круглую египетскую лепешку, он только слабо улыбнулся и покачал головой. Но каждый раз, когда Моайяд приносил под зонтик вино и колу, иностранец давал ему большой bakshis – целый египетский фунт.
Старик не мог не заметить, что бумажник незнакомца, который он прятал на груди под рубашкой, был битком набит новыми десятифунтовыми банкнотами.
Закат совсем погас, и на небе осталась лишь тонкая серая полоска. Моайяд различил слабое поблескивание дальнего маяка. Он поднял руку в слабой надежде уловить хоть какое-нибудь дуновение ветерка. Напрасно. Тишина и спокойствие. Похоже, даже шум на центральных улицах поутих. «Странный вечер, – подумал старик, – как будто все погрузилось в дрему; даже дома потеряли четкие очертания и стали растворяться в дрожащем зное».
Но внезапно колдовство вечера прервалось самым безобразным образом. Резкий душераздирающий вопль прорезал тишину ночи. Он раздался так неожиданно, что на несколько секунд буквально парализовал старого Моайяда, который сначала даже не узнал знакомый, слышанный тысячу раз крик ишака. Привязанный к финиковой пальме осел прекратил пережевывать жвачку и, встав на ноги, вытянул шею и обнажил желтые зубы, выпятив верхнюю губу. Похоже, его терпение лопнуло и он решил поведать миру, как ужасно лежать привязанным под финиковой пальмой, когда хозяин погрузился в призрачные грезы, покуривая кальян на базаре.
Оторавшись, осел спокойно улегся на место и лишь прядал ушами, поскольку больше делать ничего не оставалось.
Моайяд взглянул на зонтик. Двое мальчишек испарились, но зато третий вплотную подобрался к спящему. Голова свесилась нахаленку на грудь, и со стороны можно было подумать, что он тоже заснул. Но старого