Ничего, кроме нас. Дуглас Кеннеди
ночью плохо спала. И все это для меня сплошной стресс.
– Так и должно быть, учитывая то, как плохо я себя вел. Я разрушил много жизней. И навлек позор на всех нас.
Я взмахнула рукой, как коп, регулирующий уличное движение:
– Хватит, ты уже достаточно передо мной извинялся.
– А пастор Уилли говорит, что до конца извиниться за прошлые грехи невозможно, всегда будет недостаточно. И единственный способ все загладить – это идти путем праведности и искупить вину за содеянное в прошлом.
– На мой взгляд, большой срок в тюрьме – вполне себе искупление. Ты во вторник голосовал?
– Мне нельзя. Один из многих недостатков заключения в том и состоит – ты лишаешься права голоса. Лишаешься права делать практически все.
Адам принялся расхаживать взад и вперед по узкой комнате – давняя привычка невротика, которую он подавлял годами, пока его не заключили в наручники и не провели под конвоем на глазах у собравшихся журналистов. Сейчас, глядя на него, я поняла горькую правду: какие бы он ни вел сейчас разговоры о вновь обретенной внутренней гармонии и искуплении, какой бы независимый вид ни напускал на себя во время оглашения приговора, как бы адвокат ни уверял, что через три года он выйдет из этого заведения общего режима, в душе моего братика царил прежний раздрай. Я подскочила к нему, обхватила двумя руками за плечи, отвела к стулу и посадила, а он только причитал тихонько:
– Прости меня, прости, мне так жаль…
Еще один побочный эффект стресса – необходимость снова и снова повторять одну и ту же фразу.
Я крепко сжала руки брата:
– Прекрати извиняться. Что сделано, то сделано. И я рада была услышать, как ты злишься.
– Но пастор Уилли говорит, что гнев ядовит. И пока я не научусь прощать…
– Пастор Уилли не потерял все. Пастора Уилли не заперли в тюрьме. И окружной прокурор не использовал пастора Уилли в своей политической игре, устроив публичную порку, так сказать, в назидание всем. Что, черт возьми, этот евангелист знает о твоем гневе?
– На прошлой неделе пастор Уилли сказал мне во время частной встречи, что ты – яркий пример «сестринской поддержки».
– Я буду тебе благодарна, если ты больше не станешь без конца поминать имя несчастного пастора Уилли. Понятно же, что я здесь ради тебя.
– Вот если бы и мой брат оказался так же милосерден.
Его брат! Мой второй брат. Сейчас он, запутавшись в трясине морального превосходства, пребывает в бегах. С нами общения не поддерживает.
– Его все это тоже не радует, уверяю тебя, – сказала я.
– Спасибо, что возишься со мной, а не списала со счетов как конченого, как сделал он.
– Ты никакой не конченый, – возразила я.
– Мама на той неделе то же самое сказала. Вы так до сих пор и не разговариваете?
– Я дверью не хлопала, но она продолжает меня винить…
– Я велел ей перестать это делать. Ты не виновата.
– В ее глазах всегда виновата я. Я всегда была для нее нежеланной дочерью, и она повторяла мне это не раз и не три.
– Нам всем