Тонкие струны души разрывая. Дарья Макарова
зданием поверни налево.
Дима бросил на меня хмурый взгляд. Но промолчал. Не совсем дурак, на рожон не лезет.
– Сейчас прямо. Видишь фонари? Нам туда.
От клуба до ворот, у которых мы остановились, пешком было минут пятнадцать, не больше. Летом здесь было приятно прогуливаться. Все вокруг зелено. Птички поют. По одну сторону дороги лес, по другую ухоженный парк.
Шлагбаум, вопреки сложившейся традиции, не открылся. Из будки охранников показалось знакомое лицо. Нашему появлению были не рады, оно и понятно – глубокая ночь. Дима открыл окно. Не желая тратить время на болтовню, я перегнулась через водителя и высунулась в окно:
– Доброй ночи, Юрий. Откройте, пожалуйста.
Охранник узнал меня сразу. Кивнул и пропустил на территорию. В незнакомом месте Дима чувствовал себя неуютно. За деревьями показались освещенные фонарями корпуса. Их тусклый свет рассеивал тьму и его тревогу. Но не мою.
На крыльце одного из домов стоял мужчина. Он кутался в куртку и ждал нашего приближения. Едва Дима остановился, я поспешила к нему.
– Добрый вечер, – догоняя меня, поздоровался Леша.
– Аркадий у себя? – нервно вдавливая кнопку лифта, спросила я.
– Да, ждет тебя в своем кабинете.
Дима проскользнул в кабину лифта вслед за нами. Спорить не было ни времени, ни желания. Все потеряло значимость.
Меня слегка потряхивало. Не то от холода, не то от нервов. Впрочем, все это неважно.
Я стремительно, едва ли не бегом, бросилась к его кабинету. Сопровождавшие меня мужчины остались за дверью. Но стоило переступить порог, как от былой решимости не осталось и следа.
Аркадий Львович поправил очки и произнес с привычно ласковой интонацией:
– Присаживайся.
Я села в кресло в углу. Уже несколько лет оно было мне вместо электрического стула. С той только разницей, что последний имел отличное свойство – не выпускать жертву живой. Моя же мука, казалось, будет длиться бесконечно. Но пусть лучше так, ведь счастливый финал дарован не всем.
Аркадию Львовичу было около шестидесяти. Плотный мужчина с густой, давно поседевшей шевелюрой. Он смотрел на людей всепонимающим всепрощающим взглядом усталых глаз. Иногда мне казалось, не будь он врачом, стал был хорошим священником. Ведь лечить души не менее важно, чем тела. Может и важнее.
Мы давно перешли на «ты». И в разговорах с ним я не скрывалась за масками. Он видел ту Зазеркальную Еву, которую боялась я сама.
Едва слышно я задала обычный свой вопрос:
– Как он?
– В реанимации. Возможно, завтра-послезавтра я разрешу его навестить. Сейчас это невозможно. Напрасно приехала. Но ты ведь и сама это знаешь.
Я знала. Но какой от этого толк? Я с упрямой и бестолковой надеждой спросила:
– Значит, все не так страшно? Ему снова станет лучше?
– Ева, – опустил глаза Аркадий. Иногда даже он не выдерживал мой взгляд. – Прости. Я не могу тебе сказать то, что ты хочешь услышать.
– И все же…
– Нет, Ева.
– Аркадий…
– Приступ