Стрекот цикад. Аглаида Лой
венского леса», который в детстве произвел на него неизгладимое впечатление. Исполнявшая в фильме роль певицы Карлы Доннер актриса Милица Корьюс на долгие годы сделалась для него эталоном женской красоты.
Каждая поездка в Вену заряжала его энергией и будила воображение. Попав сюда впервые, он с удивлением обнаружил, что город ему словно бы знаком, хотя никогда прежде он здесь не бывал. Это было иррациональное и необъяснимое чувство узнавания, то самое дежавю, которое давно описано, но до сих пор не объяснено. Возможно, он бывал здесь в одной из своих прошлых жизней, или же прекрасный город являлся ему в грезах.
После Санкт-Петербурга, самого любимого и родного города, милей всего ему была именно Вена, где по неизвестной причине он ощущал себя совершенно своим. Атака на безоружных, ни в чем не повинных людей, живущих собственной жизнью, пробудила в его душе темную слепую ярость. Если бы в этот момент у него была возможность с ними расправиться – он бы не колебался.
Нападение было спровоцировано высказываниями французского президента, поддержавшего неограниченную свободу самовыражения, какую позволял себе журнал «Шарли Эбдо». Карикатуристы издания ерничали и издевались надо всем, что может быть свято. Иисус Христос, пророк Мухаммед, погибшие во взорванном над Синаем самолете русские туристы, – все было поводом для глумления и насмешек.
Абсолютная свобода по шарлиэбдо сводилась к ненависти и кривлянью, отрицала нравственное начало и низводила человека до злорадной обезьяны. У него в голове не укладывалось, как можно издеваться над гибелью людей, плясать на их костях, зарабатывая популярность. В этом было нечто некрофильское, болезненное и отвратительное. Карикатуры на падающих из взорванного самолета российских туристов тогда глубоко задели его. В сердцах он пожелал журналу получить по заслугам, и когда было совершено нападение на редакцию, мстительно подумал, что принцип воздаяния – карму – пока никто не отменял.
К смерти Александр всегда относился серьезно, без подобострастия, но с уважением. Внутри собственного существа, в самой его сердцевине, он всегда ощущал нечто живое и трепещущее, возможно, ту самую совесть, через которую в человеке проявляется божественное начало, и совершенно точно знал, что некоторые поступки совершать нельзя. Просто нельзя – безо всякого рационального объяснения. Следуя категорическому императиву Канта, для принятия верного решения в ситуации сложного морального выбора, необходимо прислушаться к самому себе, к тому внутреннему камертону, что негромко звучит в душе каждого и обязательно подскажет, правильно ты поступаешь или нет. Ответ приходит из таких глубин твоего существа, в которые, как в бездонную пропасть, даже страшно заглядывать. Доведенная до абсурда безграничная свобода, свобода от бога и совести однозначно ведет к людоедству и убийству себе подобных ради удовольствия.
Ох, чего-то я завелся, сказал он себе и выключил телевизор. Полчетвертого ночи, а я и думать