Печорин и наше время. Наталья Долинина
? Не Тютчев, не Блок – поэты столь же громадного таланта, а именно Лермонтов стал непреходящей печалью и тайной любовью чуть ли не каждого молодого человека, и вот уже почти полтораста лет его стихи, его проза, его судьба воспринимаются миллионами людей как очень личное переживание, и каждый в свой час открывает Лермонтова для себя одного, ревниво бережёт его глубоко в душе.
В уме своём я создал мир иной
И образов иных существованье;
Я цепью их связал между собой,
Я дал им вид, но не дал им названья…
Пятнадцатилетний читатель откликается всей душой: «Да, и я создал, и у меня так же, но я не умею сказать об этом, – ОН сказал за меня». У взрослого сжимается сердце, и память о своих пятнадцати годах сплетается с жалостью к мальчику, который в пятнадцать лет мог написать такое и страдать, и погибнуть в двадцать семь!
Грустный, печальный, отчаявшийся Лермонтов – почему он так нужен всем, и людям весёлым, жизнерадостным – тоже?
Я не унижусь пред тобою;
Ни твой привет, ни твой укор
Не властны над моей душою.
Знай: мы чужие с этих пор.
В молодости хочется быть гордым и одиноким, страдать, отвергать, быть отвергнутым – в молодости человеку так хочется жить, что и горести кажутся ему привлекательными; самое страшное для молодого человека – прожить жизнь пусто, без бурь душевных, без страстей.
Я жить хочу! хочу печали
Любви и счастию назло;
Они мой ум избаловали
И слишком сгладили чело.
Пора, пора насмешкам света
Прогнать спокойствия туман;
Что без страданий жизнь поэта?
И что без бури океан?
В молодом отчаянии Лермонтова я вижу такое бурное жизнеутверждение, какого не найдёшь в целых томах по видимости оптимистических стихов. Может быть, это жизнеутверждающее отчаяние и привлекает к нему молодых людей? «А он, мятежный, просит бури…»
Становишься старше – и привлекает уже не молодая мятежность Лермонтова, а непонятная, тревожащая, необъяснимая зрелость его мысли, точность зрения:
Когда волнуется желтеющая нива
И свежий лес шумит при звуке ветерка…
…Тогда смиряется души моей тревога,
Тогда расходятся морщины на челе…
Было бы неудивительно – прочесть такие стихи у зрелого поэта, немолодого, много пережившего человека. Лермонтов написал их в двадцать три года.
Юрий Николаевич Тынянов писал о Блоке: «…во всей России знают Блока как человека… Откуда это знание?.. Здесь может быть ключ к поэзии Блока… Блок – самая большая лирическая тема Блока» (курсив Тынянова. – Н. Д.).
Эти слова можно сказать и о Лермонтове. Он сам, Михаил Юрьевич Лермонтов, – лирический герой почти всех своих стихов; мы все знаем его как человека – с его одиночеством, бурной тоской, предчувствием ранней своей гибели и всегда со страстной энергией, отчаянной жаждой деятельности, счастья:
Отворите мне темницу,
Дайте мне сиянье дня,
Черноглазую девицу,
Черногривого коня.
Дайте раз по синю полю
Проскакать на том коне;
Дайте раз на жизнь и волю,
Как на чуждую мне долю,
Посмотреть поближе мне.
Это стихотворение явно перекликается с написанным в том же году «Парусом». Но почему «жизнь и воля» представляются поэту «чуждой долей»? Почему парус «просит бури»?
Герцен – почти ровесник Лермонтова – называл своё поколение «отравленным с детства». Чтобы правильно понять эти слова, нужно сначала ответить на вопрос: много это или мало – пятнадцать лет?
Для подростка, юноши – очень много, целая жизнь. Для взрослого человека – часть жизни. Для истории – короткий отрезок эпохи. В с е г о на пятнадцать лет раньше Лермонтова родился Пушкин. На ц е л ы х пятнадцать лет он старше.
Извечный спор: кто лучше – Пушкин или Лермонтов – неразрешим, потому что два великих поэта не просто разные характеры, разные личности: они – герои разного времени.
Мы умеем это правильно объяснить: Пушкин жил и формировался в эпоху расцвета декабризма, а Лермонтов отразил в своём творчестве эпоху последекабрьского безвременья. Но мы далеко не всегда представляем себе, что это значит – безвременье.
В 1814 году, когда Лермонтов родился, а Пушкину было пятнадцать лет, Россия ещё остро помнила горечь бед и потерь Отечественной войны, но уже гордилась победой над Наполеоном. Эта победа укрепила веру лучших людей России в силы своего народа, заставила задуматься над его судьбой, вступить в борьбу за его освобождение. Лицеист