Город. Между архитектурным проектом и информационной сетью. Светлана Веселова
правовой защитой, регулирующей отношения граждан внутри полиса. Здесь начало города геометрии, идеальные предметности которой могли удерживаться только внутри поля, открытого греками.
Концепт города – военного лагеря появляется в Римской империи. Латинский термин civitas, по свидетельству Эмиля Бенвениста, не имеет ничего общего с греческим polis и обозначает совокупность, множественность, смесь. Действительно, Рим возник из смеси латинян, альбийцев, троянцев, этрусков. Рим – прежде всего, военный лагерь, готовый к нападению, захвату, а не оборонительная крепость (как полис, кремль, бург). В основе градостроительного плана Рима лежит не круг, а крест (символ гораздо более древний, чем христианство). Крест – нечто стремящееся, прежде всего, к территориальному расширению, экспансии, а не к ограничению, селекции, культивированию и удержанию своих границ. Вместо греческой традиции симметрии и замкнутого круга (порядок – космос, пропорциональность, гармония, тавтология, причины и следствия – Эдипов цикл), здесь изначально властвовала концепция линейного движения, линейного представления о существовании. Так римский крест стал предтеча креста Спасителя. Здесь мироощущение оседлого грека, хранимого сферами и концентрическими кругами – космосом, полисом, номосом – невозможно, ибо любой римлянин изначально номад без роду и племени. Изгнанный из полиса грек был обречен на блуждания как на проклятье. Детерминировать римлянина было невозможно. Ибо арматурой Рима была не столько архитектура, которая, организовывая пространство внутри города, обеспечивала терминологией, термами, очерчивающими локусы общественной жизни, сколько акви- и виадуки, канализации, дороги – коммуникационная система. Рим – это не столько соотношение мест, где протекала общественная жизнь (бани, стадионы, театры), сколько трасса. Жизнь римлянина – это жизнь, экспонированная в социуме. Она существует постольку, поскольку ее видят, слышат, говорят о ней, поскольку она производит эффекты восхищения, испуга, отвращения. Это чисто римское искусство экспонирования поверхностных эффектов. Именно поэтому кризис римской формы существования породит дискурс, обращенный к сфере частного, к внутреннему миру человека. Именно в умирающей Римской империи зародился христианский тип самосознания. Этические сочинения стоиков стали прообразом христианской проповеди. Нельзя сказать, чтобы в Древней Греции сочинения этического характера отсутствовали. Однако, и рассуждения Аристотеля в «Никомаховой Этике», и рассуждения Платона в «Алквиаде I»3 не апеллируют к внутреннему миру человека, а строятся в основном на выяснении того, что же такое верный этос – нрав, обычай полиса. Совсем иного рода этические наставления дает Сенека в «Письмах к Луцилию». Предметом бесед здесь становится не всеобщее, не нрав и обычай гражданина Римской империи, а частное, внутренний мир. В Риме политическая
Интересно, что диалог «Алквиад I» представлял собой лекцию, открывавшую обучение в Платоновской академии.