Быть христианином. Антоний Сурожский
нам хочется в ней увидеть, как мы постоянно делаем, читая произведения разных писателей: мы видим себя в них и воспринимаем книгу только в меру своего понимания. Христос не оставил книги, но оставил живое общество, которое называется Церковью и которое Его лично знает.
Я говорю «знает», а не только «знало», потому что из столетия в столетие все те, кто стал верующим, это люди, так или иначе встретившие Христа, и они могут повторить слова одного из Посланий апостола Иоанна: О том, что мы слышали, […] что видели своими очами, что рассматривали, и что осязали руки наши […], возвещаем вам (I Ин. 1:1–3); мы говорим о том, что для нас абсолютно несомненная реальность в пределах нашего опыта. Это из столетия в столетие случается с бесчисленным количеством людей. И надо помнить, что Церковь – не просто сообщество людей, объединенных, как говорится в Катехизисе, догматами, священноначалием и таинствами. Конечно, все это есть в Церкви и является как бы составной частью ее, но есть в Церкви и другая сердцевина: встреча, – встреча лицом к лицу со Христом. Эта встреча может быть потрясающая или может произойти исподволь, едва заметно, но она всегда должна осуществиться, чтобы человек мог сказать: «Я – верующий».
Но тут есть момент, который мне кажется очень важным. Вера, то есть опыт встречи с Богом невыразим. Передать то, что случилось, невозможно; на человеческом языке можно выразить только то, что доступно языку, нашему восприятию. Я вам расскажу откровенно, хотя, может быть, некстати, что со мной случилось, и потом перейду к вопросу о том, как вера может найти себе выражение.
Я родился до первой мировой войны. Мой опыт жизни заключает все трагические годы жизни России и заграничной эмиграции. Обстоятельства были такие, что я никакого церковного или даже просто христианского учения не слышал. В эмиграции я жил в закрытой школе, выходил из нее только на несколько часов в воскресенье; тогда было не до того, чтобы меня учить, – тогда меня надо было утешить, обрадовать. И поэтому я о Боге никаких понятий не имел. Я знал, что мои родители верят в Бога, но кроме этого не знал ничего. И так длилось довольно долго. Я поступил мальчиком в русскую молодежную организацию. Там был отец Георгий Шумкин, о котором я говорил в прошлой беседе; он передо мной открыл таинство всепобеждающей любви, – любви, которая может ликовать или быть крестной мукой. Но это я воспринял только как его личное, непонятное мне свойство. Потом прошли годы. О Боге я слышал, но не интересовался Им.
И вот раз во время игры в волейбол к нам, мальчикам лет четырнадцати, подошел наш руководитель и сказал: «Вот, ребята, мы пригласили священника провести с вами беседу, потому что наступает Страстная седмица, идите в зал». Все отказались, я в том числе особенно резко. Другие были сколько-то церковны, а я никакого представления об этой области не имел и ответил, что я ни в Бога, ни в священников не верю и никакого желания не имею куда-то идти учиться тому, что мне совершенно не нужно. Руководитель мой был умный, он не сказал, что это будет хорошо для моей души, – я бы ему ответил, что у меня души нет, поэтому мне не нужен и священник. Руководитель мне сказал: «Ты себе представь, чтó разнесет по Парижу этот священник, если никто из вас не пойдет на его беседу! Я тебя не прошу слушать, ты пойди, сядь в угол и думай свои мысли». Я решил, что из лояльности к организации могу это сделать; пошел, сел в угол и собирался думать свои думы. Но к моему несчастью (а может, счастью) оказалось, что священник говорил слишком громко и мне мешал думать; а то, чтó он говорил, начало меня возмущать в такой степени, что я стал прислушиваться. Нас тогда готовили к тому, чтобы с мечом в руках возвратиться и спасать Россию от большевизма, а он плел нам о Христе, – о смирении, о терпении, о кротости, о всех добродетелях, до которых нам никакого дела не было, потому что они никакой, как нам казалось, пользы не принесли бы нашему делу. Я слушал с возрастающим возмущением; когда он кончил свою беседу, я не вернулся на поле игры, а помчался домой и попросил мать дать мне Евангелие, потому что мне хотелось лично удостовериться. Я помню свои слова ей: «Я хочу проверить, потому что если в Евангелии сказано то, что этот священник говорит, я кончил с Богом, кончил со Христом и выкину свой крестильный крест». Раньше чем читать, поскольку я был мальчик разумный, я вспомнил, как батюшка говорил, что есть четыре Евангелия; из этого я заключил, что одно должно быть короче других, и если уж терять время на чтение Евангелия, давай-ка прочту самое короткое. И тут я попался – не батюшке, а Богу, потому что начал читать Евангелие от Марка, которое было предназначено для таких мальчиков, как я, для дикарей. Я начал читать, и между первой и третьей главой, которые я читал медленно, потому что не привык к устарелому языку даже русского перевода, вдруг почувствовал, что по ту сторону стола, за которым я читаю, стоит живой Христос. Я Его не увидел, я не обонял ничего, не слышал ничего. Я откинулся на своем стуле, убедился, что это не видение, не галлюцинация, а совершенно простая уверенность, что Он тут стоит. И тогда я подумал: если это так, то все, что сказано о Нем, должно быть, правда; если Он умер и теперь живой, значит, Он – Тот, о Котором говорил отец Сергий…
Я начал читать Евангелие уже вразбивку, и несколько вещей меня тогда особенно поразили. Я привык рассматривать жизнь как джунгли, всякий человек был для меня опасностью, врагом;