Долг ведьмы 2. Альбина Рафаиловна Шагапова
женщина, молчаливая и, как мне показалась, усталая, согласно кивнула, и мне ничего не осталось, как опрокинуть в себя мутноватую жидкость, после которой всё внутри вспыхнуло огнём, а перед глазами заплясали разноцветные пятна.
Олежка тут же сунул мне кусок солёного огурца со словами: « Наш самогон, ядрёный».
Затем, батя, не забывая опрокидывать стопку за стопкой, орал на тему того, что не к добру Конгломерат лижет задницу Туманным землям, что уничтожить Корхебель у императора не получится, сколько бы оружия Альянс нашей стране не послал. Ведь, если верить новостям, оракул под пытками признался, что Корхебель отыскал и даже зажёг свечу.
По телевизору показывали императора. Он, в неизменном коралловом смокинге и очках в золотой оправе, гладковыбритый, с раскрасневшимися пухлыми, будто у младенца, щеками, что-то вещал о вступление Конгломерата в Альянс, о благоденствии для всего народа, о том, что теперь, цивилизованные, технически-развитые Туманные земли станут близки к нам, как никогда, что между нашими странами сотрутся границы. И ради дружбы между нашими народами, пожертвовать Корхебелем вовсе не жаль.
В замутнённую алкоголем голову, разноцветными рыбками бились знакомые слова, что-то беспокоило, будоражило, но я постаралась закрыться от наглых рыбёшек какой-то правды, какого-то открытия. Плевать! Главное, чувство неправильности съёжилось, стало почти не ощутимым.
– Баба у мужика в кулаке должна быть! – поучал батя Олежку, ударяя по столу так, что подпрыгивали тарелки и чашки. Мельком покосилась на маму своего жениха. Та вздрагивала, но согласно кивала. Обветренные руки, синева вокруг глаз, тусклые волосы собраны в пучок, а в глазах неимоверная, бескрайняя усталость.
– Правильную ты бабу себе нашёл, – распалялся глава семейства, со всего размаха ударяя Олежку по плечу. – Тихую, скромную. Хорошей женой будет, покорной, работящей.
И я зарделась от похвалы, от осознания того, что меня в этой семье принимают. У меня будет дом, муж и дети. Разве не счастье?
И вот, мы идём к пруду. Хмель выветрился из головы, и гадкое чувство вновь возвращается.
На горизонте догорает рыжая полоска заката, по полю, усыпанному ромашками и васильками, растекается бархатная вечерняя синева. Ветер тёплый, ласковый, шуршит в густой траве, осторожно треплет волосы, доносит уютный дух курящихся бань. Наперебой кричат цикады и квакают лягушки.
– … А он, как заорёт: «Рота, подъём!» Ну я и свалился, – откуда-то издалека доносится до меня голос Олежки. Кажется, парню глубоко наплевать, слушают его или нет. Он полностью погружен в свои армейские воспоминания, и моя реакция на его монолог мало заботит.
Неужели я хочу вот так же, как его мать, молчать, кивать, гнуть спину и смотреть на то, как муж опрокидывает стопку за стопкой, становясь с каждой минутой всё крикливее и безобразнее? А сам Олежка? Ведь он мне вовсе неинтересен. Идёт рядом, болтает, с таким воодушевлением, что слюни во все стороны летят, а смех переходит в идиотское хрюканье. Зачем я лгу ему?