Избранное. Валентин Павлович Свенцицкий
И лини, и сазаны, и щуки. Ни тридцати рублей не будет, ни двадцати, ни копейки…»
– Ехать надо, – решительно сказал он.
Гришка засмеялся:
– На дно. К щукам в гости.
– Одному не доехать, – серьезно проговорил Андрей Прокофьич, – лучше пережди.
– Не переждешь. Ехать надо, лодка тяжелая, не перевернется.
Еремеич встал и пошел на берег. Гришка и Андрей Прокофьич молча пошли за ним.
Помогли отвязать веревку.
– Не езди, – сказал Андрей Прокофьич.
Еремеич ничего не ответил, прыгнул в лодку и оттолкнулся веслом.
Волны подхватили его и быстро понесли от берега. Еремеич встал, распустил парус. Залив кончился, началась коренная Волга.
Вода, волны, ветер – все сразу стало другое.
Берега отодвинулись далеко, точно вовсе растаяли в ночной мгле. Одиноко и беспомощно бился пригнувшийся к воде парус. И Еремеич почувствовал, что он в этой страшной пустыне один. Совершенно один.
Вернуться нельзя. Крикнуть нельзя. А впереди ничего, кроме бесконечного ряда волн, которые чем дальше, тем выше подымали свои белые зубчатые гребни. Лодка то стремительно опускалась вниз, и тогда казалось, что вода расступилась до самого дна, то медленно вползала на гору, вся содрогаясь и почти опрокидываясь назад.
Еремеич не двигался. Согнувшись, сидел он на корме, не спуская глаз с паруса и грудью прижавшись к рулевому веслу. Рыба, встревоженная качкой, билась под сетью. Упало несколько крупных капель холодного дождя, неясною красноватой тенью мелькнула далекая зарница.
Еремеичу показалось, что ветер стихает. До средины доехал. Теперь за горой – легче будет. Он отодвинулся от рулевого весла и перевел дух.
Но ветер точно ждал этого. Разом ударил в парус, как-то сбоку и исподнизу. Лодку с силой повернуло на бок. Еремеич увидал над собой черную, холодную стену воды. Весло вырвало из рук его, и он едва успел схватиться за борт погрузившейся в воду лодки…
Еремеич не кричал. Он знал, что его никто не услышит. Он старался сбросить с себя сапоги и не выпускать лодки. Волны подхватили и понесли его по течению… Вода холодная, быстрая то закрывала его с головой, то выбрасывала по пояс вверх, лодку рвало из рук, и закоченевшие пальцы едва могли ее удержать. Еремеич вспомнил, как всплывшая из лодки рыба ударяла ему в грудь. И подумал: «В воде отойдет… Только мелкота поснула… А сазан и вовсе живой…»
Он не думал о том, что может потонуть. Раза три тонул, ничего, цел остался. И он думал только о том, чтобы выбиться из средины, и тогда на завороте его понемногу прибьет к берегу. Он закрывал глаза, когда вода накрывала его, и переводил дух, когда снова выбрасывало кверху.
Руки переставали чувствовать лодку. И Еремеичу казалось, что чем меньше чувствовали его пальцы, тем плотней прилипали к дереву, и потому он не старался заставить себя чувствовать борт лодки. И все тело его становилось таким же нечувствующим, крепким, точно деревянным, как будто бы и оно становилось частью лодки.
«Переждать бы надо. К утру стихло бы. Рублей двадцать, а то и все три красеньких утопишь…»
Вспомнил, что и вентеря потонули. Только головой с досады махнул.
«Эх,