Жуга. Осенний лис. Дмитрий Скирюк
танец змеи и хлыста, чёрный завиток хвостатой бури, срывающей крыши с домов, секущий глаза песчаной плетью пустыни…
…Восточные грозы, косой завесою летящий ливень белых стрел, и молнии, которые таятся в чёрном колчане…
Ветер! Холодный чистый ветер собирал свою жатву!
Далеко внизу мелькнуло белое пятно поднятого паруса: корабль в гавани снялся с якоря. Ганзейцы уходили в шторм. Жуга усмехнулся. Камень на его браслете пылал. Восьмилучевая звезда – роза ветров. Они сами выбрали свою судьбу, сорвав её с браслета. Этот корабль не утонет, ему суждена другая судьба. Ему долго не увидеть берегов. Очень долго.
Может быть, вечно.
Жуга крепче сжал посох, смерил прищуром глубокие пасти и вновь обернулся к стене.
Они стояли у огня, на вершине башни, плечом к плечу, отбивая атаку за атакой.
Четверо.
Вместе.
И почему-то на сердце у них было очень легко.
В старом доме на улице жестянщиков, в маленькой комнатке под самой крышей проснулся мальчик. Он долго лежал без сна, с замиранием сердца прислушиваясь к грохоту за окном, затем набрался храбрости и выглянул наружу, в любой момент готовый юркнуть обратно в спасительную темноту старого одеяла.
– Мама? – робко позвал он, щурясь на пламя свечи.
Мать, худая темноволосая женщина с серыми глазами, самый ласковый и добрый человек в мире, отложила вязанье, поправила на плечах тёплую серую шаль и подошла к кровати.
– Что, сынок?
– Мне страшно, мама! – пожаловался он. – Что гремит?
Женщина вздохнула.
– Это гроза.
Глаза мальчишки округлились.
– Разве зимой бывает гроза?
– Бывает. – Она улыбнулась. – Это зимняя гроза.
– А нас не убьёт?
– Не бойся. – Она подоткнула одеяло, наклонилась и поцеловала сына в лоб. – Она нас не достанет. Спи.
Успокоенный, мальчик откинулся на подушки.
– Только ты посиди со мной, – попросил он. – Ты не уходи.
– Я здесь. – Она улыбнулась. – Я рядом.
Он долго лежал без сна, испуганно вздрагивая всякий раз, когда снаружи особенно громко бухало, но вскоре глаза его против воли начали слипаться, он зевнул раз-другой, улыбнулся и вскоре засопел. Мать посидела у кровати, осторожно высвободила руку из цепких детских пальцев и подошла к окну. Сдвинула занавеску и долго смотрела, как бьют раз за разом в вершину старой башни слепящие стрелы молний – прямо в огонь маяка. Вздохнула, перекрестясь, сняла щипцами нагар со свечи и снова взялась за рукоделие, но работа не шла.
Она родилась в этом городе и прожила всю жизнь, но никогда не видела ничего подобного. Ей было по-настоящему страшно.
И сотни мужчин и женщин в Галлене вздыхали, молились, ждали и не могли дождаться, когда же, ну когда настанет утро…
Был день. Настоящий, солнечный, почти безветренный – из тех ласкающих душу дней, что иногда случаются среди зимы, хотя до весны ещё далеко. Жители Галлена открывали окна и двери, недоверчиво