Без дороги. В тупике. Викентий Вересаев
рту было сухо; я выпил воды. «Нужно бы поесть чего-нибудь, – мелькнула у меня мысль. – На тощий желудок нельзя выходить… Впрочем, нет: я всего полтора часа назад ужинал». Я оделся и суетливо стал пристегивать к жилетке цепочку часов. Харлампий Алексеевич стоял, подняв брови и неподвижно уставясь глазами в одну точку. Взглянул я на его растерянное лицо, – мне стало смешно, и я сразу овладел собою.
– Ну, вот и практика у нас с вами появилась! – сказал я с улыбкой. – Вы все захватили, что нужно?
Мы вышли на улицу. Передо мною, отлого спускаясь к реке, широко раскинулось Заречье; в двух-трех местах мерцали огоньки, вдали лаяли собаки. Все спало тихо и безмятежно, а в темноте вставал над городом призрак грозной гостьи…
На Ключарной улице мы вошли в убогий, покосившийся домик. В комнате тускло горела керосинка. Молодая женщина с красивым, испуганным лицом, держа на руках ребенка, подкладывала у печки щепки под таганок, на котором кипел большой жестяной чайник. В углу, за печкой, лежал на дощатой кровати крепкий мужчина лет тридцати – бледный, с полузакрытыми глазами; закинув руки под голову, он слабо стонал.
– Добрый вечер! – сказал я, снимая пальто.
– Здравствуйте! – ответила молодая женщина, взглянув на меня, и сейчас же снова повернулась к печке.
Я подошел к больному и пощупал пульс. Рука была холодная, но пульс прекрасный и полный.
– Давно его схватило? – спросил я молодую женщину.
– После обеда сегодня, – ответила она, не глядя на меня. – Пришел с работы, пообедал, через час и схватило.
Говорила она неохотно, словно старалась отвязаться от тех пустяков, с которыми я к ней приставал. И вообще держалась она со мною так, как будто я был случайно зашедший с улицы человек, только мешавший ей в ее важном деле.
– Ну, что, Черкасов, как себя чувствуете? – спросил я больного.
– Нутро жжет, ваше благородие, мочи нет; тошно на сердце.
– Хотите воды со льдом?
Фельдшер подал ему ковш. Он припал губами к краю, жадно глотая воду.
– С чего это случилось с вами? – спросил я. – Не поели ли вы сегодня тяжелого?
Черкасов снова лег на спину.
– С молока это, ваше благородие: пришел я с работы уставши, поел щей, а потом сейчас две чашки выпил.
Он замолчал и закрыл глаза. Фельдшер готовил горчичник. Я вынул из кармана порошок каломеля.
– Ну, Черкасов, примите порошок! – сказал я.
Его жена быстро подошла ко мне и остановилась, следя за каждым моим движением. Черкасов решительно ответил:
– Нет, ваше благородие, это вы оставьте: не стану я порошков принимать!
Я сдерживал улыбку.
– Вы думаете, я вас отравить хочу? Ну вот вам два порошка, выбирайте один; другой я сам приму.
Черкасов поколебался, однако взял порошок; другой я высыпал себе в рот. Жена Черкасова, нахмурив брови, продолжала пристально следить за мною. Вдруг Черкасов дернулся, быстро поднялся на постели, и рвота широкою струею хлынула на земляной пол. Я еле успел отскочить. Черкасов, свесив голову с кровати, тяжело