Формат. Сборник литературных миниатюр. Александр Александрович Субботин
на вас пойду. Так вы согласны, чтобы господин американец стрелял вам в спину?
– Нет, – отрезал Дашков и отвернулся.
На третий час «утряски деталей», где при любом варианте «господин американец» должен был обладать неоспоримым преимуществом благодаря своему благосостоянию и сомнительной избранности, Дашков плюнул, сел в коляску и укатил.
Тем же вечером в кабаке он рассказывал друзьям, как господин американец прислал к нему Тараса, потребовавшего продолжения переговоров.
– А я приказал Игнату спустить на него Полкана, – смеясь, говорил Дашков. – Единственное, чего они заслуживают, это переговоры с моей дворовой собакой!
За столом расхохотались.
18.01.22
В апреле
Вокруг большого чёрного стола сидела троица чудовищ. Один был в форме и военной каске, с немецким автоматом у ноги. Другой был тощий и беззубый. В лохмотьях старых, полунаг. А третий был без глаз, обтянут серой кожей. Он был страшнее прочих и подлей. Вели беседу они пылко, и каждый хвастался своим, желая получить заслуженную славу.
– Я ел и ел, – промолвил тот, что в каске. – Мой голод был неутолим. Я был прожорлив словно волк, и выкосил я миллионы. Таких потерь, что я нанёс, ещё не видела Земля. Мой автомат знал своё дело. Он не жалел ни молодых, ни старых. Он стрекотал без устали четыре чёрных года, и тот урон, что он нанёс, уже не излечить, не сгладить никогда. Всё, что было сделано трудами поколений, я изничтожил. Или почти что всё. И вклад тут мой неоценим покуда.
– Что не доделал ты, – изрёк беззубый рот второго, – то сделал я со страстью, с наслажденьем. Никто не знал потом про сытые года. Страдания, что я принёс народу, великим делом стали для меня. То чувство голода, сопутствующее людям, сводило их с ума и ослабляло волю. Они не видели ни света, ни луны, а думали лишь о краюхе хлеба. И силы их исчезли навсегда, и не поднимутся они уж боле. Останутся на той земле навеки, которая их на бесхлебье обрекла.
– Всё это славно, – просипел безглазый с серой кожей, – но что такое голод, смерть, разруха, когда вся жизнь становится чернее низких туч? Физическая боль ничто в сравнении с душевной, что порождают горе и беда. И слёзы льются градом, и сердце как в тисках! Иголки колют душу, и мук вчерашних груз становится всё больше с каждым часом. Я наполнял весь воздух ядом боли, тоски, уныния и безвольных рук. Всё можно излечить, но мой подарок людям – останется надолго. Он им преградой станет на века!
Так, оживлённо споря, шестнадцать долгих лет сидели эти трое. Пока внезапно возле них из неизвестности, из ниоткуда не воспылала точка белого огня. Она мерцала и блестела, горя во тьме застывшей. Поднявшись в небо, к звёздам, равным для себя.
– Нехорошо мне, братцы, что-то стало, – сказал тот, в каске, тяжко задышав.
– И жарко здесь становится без меры! – беззубый рот промолвил и затих.
– И духота, и духота! Нет больше мочи! – незрячий громким криком огласил.
Все трое, лишь увидев точку света, решили изловить её и затушить в руках. Но светлячок в их руки не давался. Он ускользал, дразнился и, смеясь, назло усилиям пустым искристым