Мерцание во тьме. Стейси Уиллингхэм
с угрозами, – что когда кто-то вежливо позвонил в дверь, нам показалось чуть ли не куда страшней выяснить, кто же это там, за толстой панелью из кедра, терпеливо ждет, чтобы его пригласили войти.
– Мама, – сказала я наконец, переводя взгляд от входной двери на нее. Она сидела у кухонного стола, запустив пальцы в уже начавшие редеть волосы. – Ты открывать думаешь?
Она озадаченно взглянула на меня, будто я говорила на иностранном языке, так что слов не разобрать. Казалось, она меняется с каждым днем: морщинки все глубже врезаются в теряющую упругость кожу, тени под красными усталыми глазами делаются отчетливей. В конце концов она молча встала и заглянула в круглое окошко посередине двери. Скрип дверных петель и ее тихий, изумленный голос:
– Вы, Тео? Здравствуйте. Заходите.
Теодор Гейтс – адвокат, защищавший моего отца. Он прошел внутрь, ступая тяжело и медленно. Помню его сверкающий кожаный портфель, массивное обручальное кольцо на пальце. Он сочувственно мне улыбнулся, но я лишь скорчила рожу. Я вообще не могла понять, как он спать-то ночами может, если взялся защищать моего отца после всего, что тот сделал.
– Кофе не желаете?
– С удовольствием, Мона. Большое вам спасибо.
Мама проковыляла на кухню, брякнула о кухонный стол керамическая кружка. Кофейник простоял нетронутым уже трое суток, но она наполнила из него кружку и принялась рассеянно помешивать ложечкой, хотя сливки налить забыла. Потом вручила кофе мистеру Гейтсу. Тот отпил глоточек, чуть кашлянул, поставил кружку на стол и аккуратно отодвинул от себя мизинцем.
– Послушайте, Мона. Есть определенные новости. И я хотел бы сообщить вам их первым.
Она ничего не ответила – просто глядела в окошко над кухонной раковиной, уже затянутое зеленой плесенью.
– Я договорился, что ваш муж признает вину. На очень хороших условиях. Он согласен.
Тут она резко вздернула голову, словно его слова рассекли резиновую ленту, туго натянувшуюся вдоль ее шеи.
– В Луизиане есть смертная казнь, – уточнил он. – Мы не можем рисковать.
– Дети, марш наверх!
Она глянула на нас с Купером – мы так и сидели на ковре в гостиной, а я ковыряла пальцами горелую дыру в месте, куда упала отцовская трубка. Мы послушно поднялись, молча, бочком пересекли кухню и поднялись по лестнице. Оказавшись рядом со спальнями, громко захлопнули двери, после чего на цыпочках подкрались обратно к перилам. Уселись на верхней ступеньке и стали слушать.
– Вы же не думаете, что они могут приговорить его к смерти, – произнесла мама чуть ли не шепотом. – Улик-то почти никаких. Ни орудия убийства, ни тел.
– Улики есть, – возразил он. – Вы и сами знаете. Вы их видели.
Она вздохнула, потом заскрежетал по полу кухонный стул – мама подвинула его ближе к столу и тоже присела.
– И вы думаете, их достаточно для… казни? Мы ведь с вами, Тео, о смертном приговоре говорим. Это дело необратимое. Они должны быть