Знак чудовища. Роман Афанасьев
но не обратил на это внимания. Он побежал по огороду, спотыкаясь в темноте о грядки, наступая на колючую ботву, но не замечал этого. Сейчас он жаждал одного – рвать на части, рубить, грызть зубами… Того, кто причинил ему боль.
Пробегая мимо дома старосты, он заметил Маришу. Она сидела на крыльце в одной ночной рубахе, обхватив колени руками, и тихо всхлипывала. Ее плечи вздрагивали, и Сигмон понял, что она плачет. Она уже знала. Все знала – догадалась или почувствовала…
Сигмон остановился, хотел подойти к ней, но так и не решился. Тогда он крепче сжал кулаки, так, что хрустнули костяшки, и зашагал к сараю. Туда, где его ждал Ураган.
Луна заливала сад мертвенной бледностью, превращая его в путаницу изломанных теней. Белое и черное – лишь два цвета остались в этом саду, превратив его в царство смерти. Сейчас он был похож на болото, мертвое и пустое, пугающее гробовым молчанием.
Сигмон, продиравшийся сквозь заросли кустов, не боялся. Гнев наполнял его уверенностью и злобой. Еще никогда ему не делали так больно, как сегодня. И он хотел вернуть эту боль тому, кто ее причинил. Вернуть с лихвой, как возвращает долг ростовщику сиятельный граф, презирающий мелочность.
Подбежав к ступенькам, ведущим на крыльцо, Сигмон обнажил саблю. Тонкая, чуть изогнутая, без гарды, казавшаяся в темноте простой палкой, она осталась его единственной подругой. Ею неудобно фехтовать, ею нужно рубить с седла, наотмашь, с оттяжкой, от плеча до паха… Это оружие кавалериста, но сейчас Сигмону было все равно, что у него в руке. Главное, что это оружие. Он и не собирался фехтовать, собирался рубить – наотмашь, с оттяжкой, пластая ломтями чужую плоть.
На медной ручке двери играл лунный отблеск. Сигмон толкнул ее, потянул на себя – напрасно. Дверь оказалась заперта.
– Фаомар! – закричал Сигмон. – Фаомар!
Никто не ответил. Дом возвышался молчаливой громадой: ни огонька в окне, ни шороха. Только темнота и запах плесени.
Сигмон ударил в дверь ногой, она вздрогнула, но не поддалась. Глухой звук удара сразу утих, потерялся в доме, завяз в наполнявшей его тьме. Курьер зарычал, отступил на шаг и бросился на дверь, ударил плечом. Потом еще и еще. На третий раз дерево уступило натиску: с жалобным хрустом дверь сорвалась с петель и с грохотом обрушилась в темноту. Сигмон прислушался. Никого. Пусто. Никто не спешит ему навстречу. Тогда он переступил порог все еще молчавшего дома.
Осторожно ступая по темному коридору, он держал саблю перед собой, выставив руку вперед. Сигмон был готов в любой момент нанести удар: разрубить любое существо, что посмеет встать на его пути. Но дом по-прежнему молчал.
Тьма. Самая настоящая тьма, густая как студень, липкая, склизкая, пахнущая страхом. Она окружала со всех сторон, мешала дышать, лезла в ноздри, в рот, в глаза… Сделав несколько шагов в глубь дома, Сигмон совершенно потерялся. Было настолько темно, что ему на секунду показалось, что он ослеп. Курьер тут же пожалел, что не захватил с собой факел или хотя бы свечу, но сокрушаться было поздно. Оставалось лишь идти дальше – возвращаться он не собирался.
Слушая