Ф. В. Каржавин и его альбом «Виды старого Парижа». Галина Космолинская
аккумулировать результаты разысканий своих предшественников, но и существенно обогатить их новыми материалами. Недаром в названии его монографии значится: «по опубликованным и архивным документам». Достаточно сказать, что «Записка парижского книгопродавца о Федоре Каржавине» (1760) долгое время была известна исследователям только благодаря неопубликованной монографии Коплана, где она приведена в русском переводе24, а голландский дневник Каржавина «Voiage [sic] d’Hollande en 1773. 16. VII», из которого Н. П. Дуровым в свое время был опубликован лишь небольшой отрывок в русском переводе25, помещен полностью на французском языке параллельно с русским переводом26. Исследователей жизни и творчества Каржавина не перестает интересовать документальный потенциал замечательной монографии Коплана. Отметим также отсутствие в ней идеологических штампов, избежать которых в те времена (да и позже) удавалось немногим.
К сожалению, труд Коплана до сих пор остается незаслуженно забытым. Исследователи, обращавшиеся к нему как к ценнейшему источнику, почти не упоминали имени автора. Обойден молчанием вклад Коплана в изучение парижских писем юного Каржавина к отцу, хранящихся в Дашковском собрании Пушкинского Дома27, из которых восемь были опубликованы полвека спустя в солидном академическом издании28. Никаких сведений о работе Коплана не найдем мы и в статьях о Ф. В. и Е. Н. Каржавиных в «Словаре русских писателей XVIII века» (СПб., 1999). Редкие вскользь упоминания о его монографии, которая «не могла быть опубликована» якобы «из‐за войны» или «по объективным причинам», создавали впечатление, что ее значимость была не слишком велика29. Здесь уместно будет еще раз напомнить оценку, которую дал монографии Коплана (только что вернувшегося из ссылки!) Барсков, несмотря на ряд критических замечаний признававший: «<…> книга его, несомненно, в историю русской литературы и общественности XVIII в.»30 Также Григорий Александрович Гуковский, отстаивая ценность работы своего коллеги и друга31 (незадолго до его второго ареста и гибели) в программной статье к сборнику «XVIII век», писал: «<…> богатый архивный и забытый печатный материал о Федоре Каржавине, давно ждущий своего опубликования и напоминания о себе, составит яркую страницу в истории русской культуры и литературы XVIII века»32.
Русский парижанин
Сегодня нет необходимости пересказывать все перипетии увлекательной биографии Федора Васильевича Каржавина, которая с разной степенью достоверности не раз была уже изложена и даже экранизирована. Однако для адекватного восприятия публикуемого здесь альбома «Виды старого Парижа» необходимо полнее осветить и по возможности уточнить парижскую составляющую этой биографии.
Обстоятельства своего появления в Париже сам Каржавин описал в официальной автобиографии довольно скупо. Следует учитывать, что мы имеем дело с официальным документом, предназначенным для подачи
РНБ ОР. Ф. 370. № 5. Французский подлинник этого документа, обнаруженный в АВПРИ, опубликован:
Федор Васильевич Каржавин: его жизнь и похождения в старом и новом свете, 1745–1812 гг. / Сообщ. Н. П. Дуров // Русская старина. 1875. Т. 12. № 2. С. 297.
РНБ ОР. Ф. 370. № 5. Л. 75–100. Оригинал голландского дневника хранится в собрании П. Я. Дашкова (ИРЛИ РО Ф. 93. Оп. 2. № 101).
ИРЛИ РО. Ф. 93. Собр. П. Я. Дашкова. Оп. 2. № 100–101.
Ф. В. Каржавин. Письма отцу / Публ. и коммент. C. Р. Долговой // Письма русских писателей XVIII века. Л., 1980. С. 224–241; на с. 239 в единственной ссылке на монографию Коплана номер единицы хранения указан ошибочно «5» (нужно: № 6, л. 35–39).
РНБ ОР. Ф. 370. № 55. Л. 9–10.
«Стансы» Коплана, посвященные Гуковскому, начинаются словами: «С тобой, о друг, поем, поем, / Старинной лирою бряцая, / И, Серафимов созерцая, / Творим восторженный псалом <…>».