День саранчи. Подруга скорбящих. Натанаэл Уэст
одна реплика: «Ах, мистер Смит!» – и она произнесла ее плохо.
Фей была высокая девушка, с крутыми широкими плечами и длинными мечеподобными ногами. Шея у нее тоже была длинная, похожая на колонну. Лицо было гораздо полнее, чем можно было бы подумать, глядя на тело, и гораздо крупнее. Широкое в скулах и сужавшееся ко лбу и к подбородку, оно напоминало луну. Ее длинные «платиновые» волосы сзади доставали почти до плеч, но со лба и ушей она их убирала, перехватывая снизу узкой голубой лентой, которую завязывала на макушке бантиком.
По фильму она должна была выглядеть, и выглядела, пьяной – но не от вина. Она лежала на диване вытянувшись, раскинув руки и ноги, как бы открываясь любовнику, и ее рот был приоткрыт в осоловелой хмурой улыбке. Своим видом она должна была выражать призыв, но звала она не к наслаждениям.
Тод зажег сигарету и возбужденно затянулся. Он снова начал возиться с галстуком, но невольно вернулся к карточке.
Звала она не к наслаждениям, а к борьбе, изнурительной и жесткой – не на любовь, а на смерть. Броситься на нее было бы все равно, что броситься с небоскреба. Такое делаешь с криком. И на ноги встать уже не надейся. Зубы твои вгонит в череп, как гвоздь в тесину, и хребет будет сломан. Вспотеть или зажмуриться и то не успеешь.
Он еще мог посмеяться над своими метафорами, но смех был ненастоящий, он ничего не разрушал.
Если бы только она позволила, он бы бросился с радостью, чего бы это ни стоило ему. Но он ей был не нужен. Она не любила его, и он не мог содействовать ее карьере. Фей не была сентиментальной и в нежности не нуждалась, даже если бы он был на нее способен.
Одевшись, он торопливо вышел из комнаты. Он обещал быть на вечере у Клода Эсти.
4
Клод, преуспевающий сценарист, жил в большом доме, который был точной копией старинного особняка Дюпюи под Билокси в Миссисипи. Когда Тод ступил на дорожку с самшитовым бордюром, Клод приветствовал его с громадной двухэтажной террасы, разыгрывая роль в духе южной колониальной архитектуры. Он раскачивался с носков на пятки, на манер полковника Гражданской войны, и делал вид, что у него большое брюхо.
Брюха у него не было совсем. Клод был высохший человечек со стертыми чертами и сутулой спиной почтового служащего. Ему подошли бы залосненный мохеровый пиджак и мятые брюки конторщика, но он был одет, как всегда, изысканно. В петлице его коричневого пиджака торчал цветок лимона. Брюки на нем были из красноватого в шашку твида ручной выработки, а на ногах – великолепные башмаки цвета ржавчины. Его фланелевая рубашка была кремовой, а вязаный галстук – исчерна-красным.
Пока Тод поднимался по ступеням к его протянутой руке, Клод окликнул дворецкого:
– Крюшону! Да поживее, черная бестия!
Слуга-китаец бегом принес виски с содовой.
Перекинувшись с Тодом несколькими словами, Клод отправил его к своей жене Алисе, которая находилась на другом конце террасы.
– Не исчезай, – шепнул он. – Мы собираемся в бордель.
Алиса сидела в двойной качалке