Солнцепёк. Алексей Захаров
разглядывал на стене снимки. Те, от которых мне противно сделалось. Изучал их с таким внимательным видом, будто впервые увидел их. Я ничего ему не ответил. Стоял и молчал. Прикинулся, что не расслышал вопроса. Невежливо я поступал, не спорю, да он тоже хорош. Задал вопрос, а сам на меня даже и не взглянул. И неизвестно было, к кому он обращается, ко мне или к той рыжей корове на четвереньках.
Он, наверное, еще с минуту рассматривал фотографии, прежде чем снова спросил меня.
– Ты так и не ответил. Как тебе снимки? Понравились? – повторил он. Он вперился в меня взглядом и ждал, что я отвечу.
– Нет, не понравились, – произнес я спокойно.
Пусть он и мамин знакомый считается и согласился меня сфотографировать, все равно скатерти праздничные перед ним стелить у меня желания не было. Сказал начистоту. Может быть, ему и поют все, как один, хвалебные песни, мол, какие у вас замечательные фотографии, и сами вы невыносимо талантливый, мастер и маг, но я-то не собирался так поступать. Даже если он разозлится, откажется меня снимать и выставит сейчас же за дверь, ничего страшного, подумал я, перебьемся. Жил же я без этого, и Олеся с Гаврошем живут и нисколечко не печалятся.
– Не понравились, – говорю.
Фотограф посмотрел на меня с любопытством и вдруг улыбнулся по-свойски.
– Сурово, но честно, – произнес он и опять к фотографиям повернулся, разглядывать взялся.
Откровенно сказать, я не ожидал, что так все обернется. Я думал, он засопит, надуется, капризничать станет. Есть такие люди, которые себя, как грудные дети, ведут. А он – нет, наоборот похвалил.
– Что, ни одной нет хорошей? – через время с сомнением в голосе поинтересовался фотограф. – Все никудышные?
– Не все, – ответил я.
– Ага, значит, все-таки что-то пришлось по вкусу?
– Вот эта фотография классная, – я приблизился к письменному столу и указал на черно-белый снимок, на котором было запечатлено лицо старика.
Фотограф развернулся и, увидев, на какую фотографию я тычу пальцем, медленно ко мне подошел.
– Знаешь, она мне тоже нравится, – признался он.
Еще бы, подумал я, конечно, как такая фотография может не полюбиться, тем более, если ты сам ее автор.
– А почему она тебе показалась лучше других? Что в ней особенного?
– По-настоящему все, по-честному, – говорю, – всему веришь. Все как в жизни. Не приглажено, не примазано… Морщины, взгляд, борода. Даже запах, и тот ощущается.
– Запах? Какой еще запах? – модник с удивлением уставился на меня.
– Запах, – говорю, – моего деда. Этот человек на моего деда походит здорово. Я когда на фотографию эту гляжу, деда своего вспоминаю и запах его чувствую, с табачной горчинкой.
– А если на те снимки смотришь? – он кивнул в сторону боковой стены.
– А когда на эти фотографии смотрю – ничего не понимаю.