Сказания о людях тайги: Хмель. Конь Рыжий. Черный тополь. Алексей Черкасов
глаза, прошипел сквозь зубы:
– Отвечайте!
Лопарев передернул плечами и, глядя в упор на царя, проговорил:
– Я ездил в Варшаву повидаться с невестой. Более ничего не могу сообщить.
– На колени! – ткнул царь кулаком в стол.
– На колени! На колени! – подтолкнул в спину Сукин.
Лопарев вытянулся, как на параде.
– Я отвечаю, ваше императорское величество, только за свои деяния и поступки. За других отвечать не могу и никого не назову. В Варшаве я виделся только с невестой, Ядвигой Менцовской.
Царь хлопнул ладонью по столу:
– Лжешь! Даю тебе три минуты. Только три. Назови заговорщиков в Варшаве! Фамилии!
Лопарев не назвал ни одной и даже отказался сообщить, какие разговоры вел с Пестелем в доме Никиты Муравьева на Фонтанке, где собирался штаб тайного общества.
Николай посмотрел на часы.
– Ну что же, вижу, тебе мало трех минут. Очень жаль. – И шевельнул плечом в сторону Сукина, ожидавшего приказа. – Я думаю, место сыщется в Секретном Доме?
– Так точно, ваше императорское величество! Можно в тринадцатую.
– Водворите. – И, глянув на Лопарева, царь неожиданно улыбнулся: – Жалея вас, вашу молодость, Лопарев, я предоставлю последнюю возможность подумать. Я терпелив. Прощаю дерзость, но не могу простить упорствования в сокрытии преступников. Сожалею. Очень сожалею!..
Голос его дрогнул, и Лопареву почудилось, будто царевы глаза увлажнились: он не знал того, что эти мнимые слезы венценосца побудили Каховского составить покаянное письмо, в котором он принес царю полное признание, а самому себе – виселицу…
Нет, не напрасно Николай брал в ту пору уроки у актера Каратыгина…
VI
Было за полночь, когда Сукин доставил Лопарева в Секретный Дом.
– Тринадцатый номер. В тринадцатую камеру. – Слова генерала означали, что с этой минуты узник утратил имя и звание и стал тринадцатым номером.
Никто, ни единая душа не могла проведать о человеке, упрятанном в Секретный Дом. Тот, кто попадал сюда, как бы живьем уходил в могилу…
На столике – кружка, Евангелие и несколько листов бумаги из канцелярии генерал-адъютанта Чернышева.
Каждое утро в четверг, когда вместе с пищей Лопареву подавали три листика бумаги с типографским заголовком, он метался по камере, повторял одно и то же: «Не было сообщников, не было сообщников!» – и писал рапорт в канцелярию Чернышева.
Надзиратели в Секретном Доме не отзывались на вопросы, и Лопарев уверился, что все они были глухонемые. Позднее он узнал, что из Секретного Дома за все существование не сбежал ни один узник!
Время тянулось мучительно однообразно. В соседней камере беспрестанно орал сумасшедший. Лопарев потерял счет дням и одичал до того, что и разговаривать разучился…
Тринадцатого июля 1826 года его вывели из камеры, молча кинули парадный мундир, и он оделся.
Над Петербургом