Мое море. Сборник разных историй. Марина Овчинникова
И кто я такой, чтобы их судить? Кто я, на хрен, такой, чтобы заставлять их смотреть на говно, если они предпочитают закрывать глаза? Если они хотят жить, как бабочки, сегодняшним днем? Если они просто хотят быть сытыми и обутыми, а все остальное их не волнует? Это здоровый, нормальный эгоизм. Не думать, не жалеть, не менять и не меняться. И здесь нет ничего плохого. Мне хочется уйти от этой реальности, но из-за этого меня считают психом. Ты понимаешь, о чем я?.. Понимаешь? …
Я понимала. Я сама не слишком отличалась от массы, и понимала это каждый раз, выпячивая вновь купленные ботиночки "под-Диор". Но маленькая девочка во мне еще не отступилась до конца, она еще дергала меня, куда-то тащила, она еще жалела этого нищего, талантливого пьяницу. Поэтому раз в неделю она (не я!) приезжала к нему, вытряхивала мусор из его квартиры, проветривала комнаты, вливала в него супы, забирала скомканные, грязные листки бумаги, чтобы потом перепечатать с них строчки, полные боли и отчаянья.
Сашка достает из холодильника бутылку водки для себя и вино для меня. Я открываю банку с солеными огурцами и помидорами и пытаюсь сварганить что-то наподобие яичницы.
Знаю, что без меня Сашка ест редко. Знаю, что ему стыдно за ту жизнь, которую он ведет, и что он хочет, чтобы она побыстрее закончилась. Знаю, что ничего не могу с этим сделать…
Мы болтаем с ним обо всем. Он вспоминает забавные истории из своего прошлого, переключается на исследовательские, исторические романы, которые прочитал. Я делюсь последними новостями из внешнего мира. Сашка бегает еще за бутылкой, за окном постепенно начинает светать. Потом я с трудом укладываю его на диван, стаскиваю с него ботинки, иду мыть посуду и убирать со стола. В семь часов утра я ухожу, аккуратно закрыв за собой дверь, вслед мне доносится только тяжелые Сашкины хрипы.
Я не могу его осуждать. Перед глазами сразу становится фигура его злой, худосочной жены, с криками: "Опять нажрался, бездарь? Когда же ты уже сдохнешь, неудачник?", укоризненное и трагическое лицо его сестры: "Нам всем тяжело. Я просто не могу смотреть на то, как он себя губит. Он хотя бы подумал о нас… Нам-то каково?"
Мне всегда становилось интересно, а при чем тут они? Он умирал, умирал тяжело, некрасиво. Умирал не от инфаркта и не от благородной старости, но это не изменяло суть вещей.
Его семья предпочла о нем забыть, когда потеряли надежду вылечить, был и будто не стало.
Я иду по рассветному городу, своему городу, с маленькими улочками, затерявшимися среди спрятанных от начальственных глаз мусорников, с полуразвалившимися домами, украшенными затейливыми матерными надписями и признаниями в любви, иду по неровной тропинке, вытоптанной посреди грязи сотнями ног, пиная ногами грязные окурки и пустые банки из-под дешевого пива, улыбаясь, глядя на прикорнувших на тротуаре бомжей и злых, серых людей на остановках. Это мой город, настоящий город, не приукрашенный центральными ресторанами и гостиницами в свете неонов, не приглаженный на скорую руку сделанным ремонтом фасада зданий, не прилизанный блестящими машинами пьяных