Homo ludus. Владимир Андерсон
с разбитым сердцем, не стала убивать себя дома ядом или топиться в Сене, а повесилась прямо напротив его дома и так, чтобы было хорошо видно всем. Разумеется, последствий для него не было, хотя через день родственники девушки, разобравшись в чём дело, и заявились к нему домой, намереваясь растерзать его и повесить на том же месте, где висела она. К тому времени Густав уже уехал, хорошо запомнив, что в его случае необходимо жить отдельно от всех или, хотя бы там, где соседи будут закрыты друг от друга бетонными стенами каменных джунглей.
В этот раз он выбрал первый вариант и был очень доволен: у него был свой дом с автономным энергоснабжением и водоочистительной системой, всего два этажа с 4-х метровыми потолками и окнами в пол так, что со второго этажа можно было смотреть в чащу леса глазами охотника. По краям от дома были расположены две пристройки. Собственно, именно они были важнейшей составляющей всего комплекса: первая представляла собой башню, верхний этаж которой достигал такой высоты, что из панорамных окон можно было видеть верхушки деревьев, уходящих вдаль будто зелёное море, колосящееся на ветру – такой вид навевал Густаву новые мысли, новые возможности. Кроме того, именно здесь приятнее всего было наслаждаться чужими страданиями, вспоминать верные шаги, достигнутые цели, а кромки деревьев словно соглашались с ним, кивая головами и подтверждая каждую мысль.
Вторая пристройка снаружи выглядела не больше, чем сарай, но это был всего лишь вход. Под землёй располагалось ещё 2 этажа, оба чёрных как ночь и напичканных всякой техникой. Минус второй этаж являл собой единую комнату с чёрным кожаным диваном честер в центре. Здесь хорошо было уединиться, когда для какого-то процесса просто требовалось подождать или придумать что-то новое, ведь именно подземелья давали самые изысканные и неординарные идеи и способы их реализации, и иногда даже удивляло, насколько большая разница в ходе мысли может быть только из-за того, где эта мысль зарождается – темнота делала мысль насыщеннее, свободнее и позволяла ей делать всё, что угодно.
А ещё этот бункер нужен был, чтобы лечиться, причём лечиться приходилось основательно… Головные боли. Когда это происходило, мозг просто раскалывался, и можно было сойти с ума. И это могло длиться один день или несколько подряд, или неделю, и когда это заканчивалось, соображать и думать над чем-то, вообще мыслить или передвигаться с места на место было сложно, словно надо было учиться этому заново.
Причина была в том же, в чём и потребность Густава, только наоборот. Он не мог жить без страданий других людей, объективно построенных на их собственной внутренней вине, но этих страданий не должно было быть слишком много. Как передозировка или отравление алкоголем, как переизбыток витаминов или аллергия на любимую еду, которой когда-то употреблял не в меру. И именно тогда, когда успехи Густава были не в меру, болеть начинало у него самого. Конечно, это не душа, и не пустота в груди, не безысходность и не потеря смысла жизни, но эта боль в голове становилась