Царь Иван Грозный. Избранные сочинения. Алексей Толстой
те же родственные связи, которые вводили его не только в литературные ряды, но в круги владетельных и царственных особ, чему, вполне естественно, радовалась мать. Будучи в 1827 г. с матерью и дядей за границей, он был представлен в Веймаре будущему великому герцогу Саксен-Веймарскому и Эйзенахскому Карлу-Александру. А еще в 1826 г. Алексей Толстой был представлен цесаревичу и великому князю Александру Николаевичу и вскоре по рекомендации В.А. Жуковского был определен «товарищем для игр» будущего императора, вместе с которым проводил время в России и за границей. Фактически Алексей Толстой стал совоспитанником Александра II до его совершеннолетия (1834), после чего был зачислен на государственную службу в Московский главный архив Министерства иностранных дел «студентом», что позволило ему в декабре 1835 г. сдать экстерном выпускной экзамен в Московском университете для получения аттестата на право чиновника первого разряда. После этого служебно-чиновная карьера Алексея Толстого как по маслу катилась. В начале 1837 г. он состоял «сверх штата» в русской миссии при германском сейме во Франкфурте-на-Майне, а в конце этого года перевелся в Петербург в Департамент хозяйственных и счетных дел. Толстой быстро проходит ступени чинопроизводства: губернский секретарь (1839), коллежский секретарь (1840), титулярный советник (1842), камер-юнкер (1843), надворный советник (1846), церемониймейстер (1851) и егермейстер (1861) императорского двора. В день своей коронации 26 августа 1856 г. Александр II произвел своего бывшего товарища по детским играм и учебе в полковники и назначил его флигель-адъютантом, а вскоре поручил ему и делопроизводство секретного отдела о раскольниках.
Но близость к императору, не сделала Толстого искателем чинов и жизненных выгод, и в том же письме он писал:
«Вообще вся наша администрация и общий строй – явный неприятель всему, что есть художество, – начиная с поэзии и до устройства улиц…
Я никогда не мог бы быть ни министром, ни директором департамента, ни губернатором. <…>
…Так знай же, что я не чиновник, а художник»[3].
И еще:
«Я не могу восторгаться вицмундиром, и мне запрещают быть художником; что мне остается сделать, если не заснуть? Правда, что не следует засыпать и что нужно искать другой круг деятельности, более полезный, более, очевидно, полезный, чем искусство; но это перемещение деятельности труднее для человека, родившегося художником, чем для другого…»[4]
А вот в самый день коронации и назначения полковником и флигель-адъютантом, которого Толстой пытался, но не смог избежать:
«…Все для меня кончено, мой друг, сегодня моя судьба решилась; сегодня – день коронации… В этой общей тьме одна мысль является передо мной лучом света; может быть, я сумею из этой ночи, в которой все должны ходить с закрытыми глазами и заткнутыми ушами, вывести на Божий свет какую-нибудь правду, идя напролом и с мыслью, что пан или пропал! Но если положительно я увижу, что в будущем я ничего не могу сделать, –