Правила обманутой жены. Евгения Халь
Если вдруг по дороге попадется красивый и богатый мущинский мущинка, тащи с собой. Здесь разберемся.
Я невольно улыбнулась. В каждой шутке есть доля правды. Вот она всегда так шутит, а в этот раз не в бровь, а в глаз. Правда, это всего лишь пальто. Но от красивого и явно богатого мужчинки. Или из-под мущинки – как сказала бы Соломоновна.
Платон
Он никогда не умел правильно реагировать на женские слезы. Поэтому предпочитал просто их не замечать. Но на душе было паршиво. Нахамил, как гоблин, несчастной девушке. Из-за него она разрыдалась. А он сделал вид, что не заметил ее слез. А что прикажете делать? Подносить платки? Обнимать? Так он ее и не знает вовсе. И, скорее всего, никогда больше не увидит. Хотя… если ее муж любовник его бывшей жены, то ничего нельзя загадывать. Пошивом она занималась. Дизайнер одежды? Портниха? А чего ж одёжки такие сиротские?
Куртка-пуховик старенькая, джинсы заношенные, сапоги не презентабельного вида. На Патриках все это выглядело чужеродно. Здесь даже домработницы одеваются в кутюрный шмот, подаренный с барского плеча.
– Прости меня, боже, но если женщина себя так запускает, то ничего удивительного, что ей изменяет муж, – пробормотал он, паркуясь возле дома.
То-то этого жлоба ее муженька потянуло на его, Платона, бывшую. Адель даже за хлебом ходила при полном параде. Хотя… когда это она ходила за хлебом?
Темные окна, сугробы возле двухэтажного белого коттеджа. Никто не ждет, никто ему не рад. Тишина и холод. Соседние коттеджи были не видны за заснеженными деревьями. В элитном поселке под Москвой дорого ценили обособленность от соседей. За это и платили дикие деньги. Но откуда-то справа вдруг донесся заливистый детский смех, и Платон позавидовал тем, для кого этот смеялся ребенок.
Он давно хотел детей. Но как-то не складывалось. Адель все время придумывала отговорки: то боялась испортить фигуру, то график слишком плотный, то еще что-то. Платон пару раз пытался ее обмануть: мол, не удержался, не успел принять меры и прервать вовремя любовные утехи так, чтобы обошлось без орущих по ночам последствий. Тогда-то и выяснилось, что его жена тайно принимает противозачаточные таблетки. А он и не знал.
Платон зашел в пустой дом, разжег камин, сел в кресло. В углу стоял мольберт, прикрытый белой тканью. Платон сварил кофе, отхлебнул, подошёл к мольберту, откинул ткань и заскрипел зубами. Не удалось ему схватить суть, и, видимо, уже не удастся. С золотого фона незаконченной картины на него смотрела бывшая жена. Его Адель. Платон включил ультрафиолетовую лампу, закрепленную над мольбертом, и на картине проступил второй слой, написанный невидимой ультрафиолетовой краской: хищные чудовища, сплетенные в замысловатом узоре, из которого состояло тело его жены.
Платон горько улыбнулся и с яростью швырнул чашку в стену. Осколки разлетелись по всей гостиной. Он сорвал холст с мольберта, бросил на пол и принялся топтать его ногами. Бездарь! Мечтал написать одну-единственную картину, но такую, чтобы осталась в искусстве навсегда. Как Густав Климт с