Пятьдесят слов дождя. Аша Лемми
– и на мгновение будто стал старше на много лет.
– Нет. – Он пробежал пальцами сквозь свои взъерошенные волосы. – Не ненавижу. А ты?
Нори невольно нащупала завязанную бантом на шее травянисто-зеленую ленту. В памяти сохранился день, когда она ее получила – как сохранились дни, когда она получила и остальные подарки.
– Нет, – шепнула она.
Хотя на глаза вновь навернулись слезы, Нори их остановила. Они не прольются. Больше ни одна слеза не скатится по ее щекам из-за Сейко Камидзы.
Странно теплые руки Акиры подняли девочку со стула. Она обмякла, и он прижал ее к себе, как неоперившегося птенца, неспособного двигаться самостоятельно. Объятие продлилось долгий миг. Акира еще никогда ее не обнимал.
Нори зажмурилась, слушая биение его сердца. Даже оно казалось мелодичным. Дыхание Акиры было медленным и ровным, оно дарило уверенность в том, что жизнь продолжается.
Краткий миг прошел, Акира ее отпустил.
– Ложись спать, – произнес он. – И не опаздывай завтра на занятие. У нас будет Шуберт.
Нори посмотрела ему вслед и еще долго после того, как он скрылся, видела в темноте призрачный силуэт.
Той ночью она так и не заснула. Лежала в постели, уставившись широко распахнутыми глазами в потолок, и изо всех сил сдерживала слезы. Невидимая стена, отделявшая ее от воспоминаний о прошлом, разрушалась кусочек за кусочком.
Однако Нори по-прежнему не могла разглядеть лицо матери. Она видела только глаза.
И теперь девочка наконец осознала, зачем эта стена была нужна. Не мучить ее, скрывая славные деньки блаженства с матерью, которая ее любила. А защитить от матери, которая ее не любила.
Дым. Столько дыма. В квартире всегда пахло дымом, щелоком и уксусом.
Мать часто старалась вывести из дома запах сигарет. Бывало, она приводила по вечерам людей – когда до этого, как правило, весь день отсутствовала. Мать наносила румяна и алую помаду, брызгала на себя мятным парфюмом. На туалетном столике всегда стояла ваза с высокими фиолетовыми цветами. Нори запомнила это особенно отчетливо.
Когда прихорашивание подходило к концу, раздавался стук в дверь. Мать отправляла Нори в комнату и запирала ее на ключ снаружи.
Нори никогда не били, никогда на нее не кричали. Но и не целовали, не обнимали, не обращались к ней с нежностью. Мать была образцом безучастия. Ни ненависти, ни любви.
Нори сотрясалась от беззвучных рыданий. Она могла подавить слезы и звуки, но ее грудь вздымалась и опускалась с силой небольшого урагана, полностью игнорируя волю своей хозяйки.
Мать бросила Нори не для того, чтобы та достигла совершенства. Не для того, чтобы преподать ей урок, не для того, чтобы сделать ее «хорошей».
Она хотела, чтобы Нори просто не было.
Без ребенка мать становилась свободной. Больше никакого стыда, никаких трудностей. Все просто. До боли, до боли просто.
Все это время Нори просила Бога о даре – не подозревая, что давно его получила. Маленький пузырь, сотканный из смеси мечтаний, надежды и вопиющей глупости, – не клетка, как