Я в поисках смысла. Открытый разговор журналиста и священника. Протоиерей Павел Великанов
фотографии, на которых видно, что бабушки сами своими руками кладут кирпичи этого храма. В Свято-Никольском соборе Кисловодска есть альбом, красочно рассказывающий об этом. Представляете себе? Старушки! Старики! То есть действительно храм строили миром, при жестоком сопротивлении властей и реальной опасности оказаться за решеткой.
А дальше история развивалась совершенно удивительным образом. Эта председательница горисполкома, которая запретила стройку и выставила кордоны, через какое-то время, будучи в расцвете лет, внезапно вдруг умирает. И после этого желание властей сопротивляться строительству храма как-то быстро почти сошло на нет. Власти стали на все это просто закрывать глаза. В конце концов храм построили. Тогда он казался большим, вместительным; ну, сейчас он выглядит, конечно, скромным и маленьким.
Если я не ошибаюсь, его строительство завершили в год тысячелетия Крещения Руси, то есть в 1988 году. Начали строить, соответственно, в начале восьмидесятых. И нежелание нашей преподавательницы пускать детей в храм нас смутило, потому что сразу стало понятно – чего-то она недоговаривает. А молодые сразу чувствуют, когда их пытаются обмануть. Это тоже запомнилось.
Ольга Андреева. Насколько я поняла, у вас была не диссидентская семья. Вы искренне не понимали этих сложных отношений с советской властью, идеологического контроля…
Протоиерей Павел Великанов. Вы знаете, все было сложнее. Мой отец был человеком с именем, все в городе знали, кто такой Великанов Иван Иванович [3]. К нему приезжали люди со всего СССР. Он лечил в том числе и партийную номенклатуру, включая представителей самых-самых-самых верхов, которые специально приезжали из Москвы в Кисловодск лечиться. Но при этом он никогда и вполне сознательно не был членом партии, что в его положении было очень странно. Членство в партии открывало куда большие перспективы во всех отношениях, в том числе и материальном. Но это была принципиальная позиция. Было понятно, что у него какие-то свои счеты с советской властью, что он вовсе не собирается идеологически и содержательно с ней сливаться.
В наши бытовые семейные разговоры иногда просачивались такие вещи, из которых можно было сделать вывод, что у него есть свое какое-то особое мнение по поводу происходящего, хотя он не спешит им с кем-то делиться. Но, естественно, мы, дети, чувствовали, что есть какие-то вещи недоговоренные. Мои родители были людьми, которые умели держать язык за зубами, даже когда, казалось бы, на дворе была вроде почти свобода, почти мирное небо над головой. Например, о том, что наш дед участвовал в Белом движении, за что, собственно, и поплатилась вся его семья, мы узнали только в начале двухтысячных годов. Страх того, что эта информация может негативно повлиять на семью, жил очень глубоко.
Это то, что касалось внешней, формальной стороны. А если посмотреть изнутри, то дело, видимо, было еще и в том, что я по природе был легко обучаем. Просто любил учиться. Поскольку мама работала в школе, у меня всегда была возможность немножко опережать программу. Мне было интересно не столько