Мужская работа. Дмитрий Казаков
у меня стало пусто, а на сердце грустно.
Выругавшись про себя, я сел – посмотреть, кто спугнул шерстистого гостя.
У входа в казарму стоял Йухиро, а рядом с ним – фигурястая деваха, губастая, курчавая, типичная негритянка, вот только с белой кожей, и с парой рожек в шевелюре; понятно, занга, такой же варварский народ, как и мы, люди, у мужиков у них четыре рога. Интересно, а я думал, что наша центурия укомплектована полностью, несмотря на пару свободных коек.
И при первом взгляде на эту деваху у меня внутри неожиданно сладко дрогнуло. Захотелось немедленно обнять ее, узнать, каковы на вкус ее губы, услышать, как она смеется, стонет, всхлипывает от телесного счастья.
Мне стало жарко.
– Это Юнесса, – объявил десятник, равнодушный к женской красоте. – Последняя. Теперь мы готовы к бою.
На новенькую пялился не только я – и заткнувшийся Макс, и даже Равуда приподнялся на своей койке, не обращая внимания на ревнивый взгляд своей подружки с перьями вместо волос. Еще бы – фигура как у богини разврата, при тонкой талии большая грудь и ягодицы что надо, и секс, секс в каждом движении, в каждом жесте.
– Место ей покажете, – велел Йухиро, и вышел.
– Всем привет-привет, – сказала Юнесса, обводя казарму синими-синими, точно осеннее небо, глазами – за такие глаза можно и убить, и умереть.
К ней бросился Кентадэ, первый бабник центурии – иногда мне казалось, что он будет домогаться и к столбу, если на том нарисовать женскую грудь.
– Добро пожаловать, прелестница! – воскликнул он, белоснежно улыбаясь. – Красота твоя подобно грому разразила мои внутренности…
Юнесса не обратила на него внимания, прошла мимо и двинулась по проходу между коек, покачивая бедрами. Кентадэ поспешил следом, бормоча околесицу, но улыбка его несколько поблекла, а в карих глазах – все трех – мелькнула обида.
– Вот это титьки! – пылко прошептал Макс, и мне захотелось удушить его подушкой.
Новенькая миновала ушастого Янельма, возившегося на одеяле со своей коллекцией странных вещей – лоскутков, кусков проволоки, ржавых ключей и осколков фарфора; этот мусор он называл «послухами», и стукая по предметам особой палочкой, извлекал неразличимые для остальных звуки. Прошла еще две койки под злобными взглядами прочих девчонок, и у меня сладко заныло не только в сердце, но и в паху – она идет ко мне, она выбрала меня.
Но тут на пути у нее очутился Равуда.
Его подруга с перьями, звали которую Пиаорани, или просто Пира, приложила ладони ко рту. Фиолетовые глаза ее, и так огромные, стали еще больше, и заняли едва не пол-лица, перья встали дыбом.
От того же Макса я знал, что эта совсем юная жевельде без ума от Гегемонии и ее граждан, что в армию пошла, чтобы стать одним из них, и без памяти влюбилась в кайтерита, показавшегося ей идеалом. А он едва не вытирал об нее ноги, и вытирал бы, если бы сумел извлечь из этого пользу или удовольствие.
– Привееет, – сказал Равуда, поигрывая мускулами. – Ты не меня ииищешь?
– Может и тебя, – Юнесса смерила его