Договор на нелюбовь. Евсения Медведева
ступеньку, приложив руки к груди, словно пыталась унять своё сердцебиение.
– Конечно. Я же хромая, а не слепая, – внезапная злость овладела мной настолько, что казалось, сейчас пар из ушей пойдёт. – Хватит тут валяться. И так опозорились.
– Скажи, он нереально красив, – захныкала подруга. – Даже лучше, чем на фото! Давай дождёмся его здесь? Умоляю, хоть одним глазочком ещё взглянуть на него!
– Ты больная, – я не стала застёгиваться ремешок и поковыляла в сторону машины. – За мамой присмотри, пока блондина караулишь, я в машину пошла.
– Тебе помочь?
– Сама справлюсь, – шикнула я и заковыляла к парковке, еле передвигая ногой. – А то ещё счастье своё упустишь.
Не знаю, что меня взбесило больше: его наглость во взгляде или холод и безразличие? Попялился, как на рекламу в журнале и дальше пошёл сносить чужие дома. Я с силой открыла дверь своей старенькой «Альмеры», за что и получила: дверь отпружинила и ударила по опорной ноге, что держала весь мой вес. Потеряв равновесие, я стала заваливаться внутрь, еле успев выставить перед собой руки.
– Наташа, – захныкала я, увидев зверски растерзанную автомобильную аптечку.
По полу и заднему сидению были разбросано её содержимое: бинт размотался, опутав все белыми нитками, она словно зубами ее раскрывала, очевидно меня спасти торопилась. Скинула эти ужасные сандалии и, встав на корячки начала убирать учинённый подругой беспредел. Вдруг сзади послышался визг тормозов. Сердце заколотилось, предвкушая неприятности.
– Ты обещал с этим разобраться!
– Сын, ты же сейчас у штурвала, вот и разберись, – второй голос был старше, и полон хрипа от сдерживаемого смеха и едкого сарказма. – Лучше расскажи, что с Кариной? СМИ со вчерашнего дня трубят о вашем расставании. Ты в своём уме? Ну, хорошо, поругались, я допускаю – дело молодое. Но какого хрена ты ей болтать с журналистами разрешаешь? Это перед голосованием совета директоров? Ты самоубийца? Или настолько уверен в своих силах, что готов потягаться с устаревшими нормами, что ценят семь стариков холдинга? Мог бы попридержать свой приборчик в штанах и потянуть время, не наводя шумихи. Семёнов уже с утра телефон обрывает, чтобы узнать, с кем теперь кувыркается мой ненаглядный сынуля. Нам нужна тишина, а имя холдинга и фамилии акционеров не должны всплывать на жёлтых страницах!
– Отец, а вот это не твоё дело, – голос первого мужчины изменился, и кажется, я догадываюсь, кем этот мужчина был. Стал холодным и натянутым, как струна, готовая лопнуть в любой момент. Говорил, четко проговаривая каждую букву, словно пытался напугать противника.
– Конечно, мое. Документ о передаче пакета акций ещё не подписан, а ты помнишь условие. Да?
– Помню.
– Тогда какого хера? Килин – мой партнёр по теннису, что я ему скажу завтра? Что сын мой младшенький, гордость матушки и радость дедушки, опе*дол?
– Можешь так и сказать, – струна перестала резонировать, и в голосе появилось равнодушие. – Хотя, скорее всего, ты уже так и сказал.
Я