Время АБРАКадабры. Игорь Резун
разжались механически:
– Ну… иди. Я тут!
Дакота уже снял свой головной убор из перьев – иначе бы его не вместил микроавтобус. На Юлю смотрел невысокий человек в индейской одежде. У него были большая голова и почти совсем седые волосы на бурой коже черепа. Коротко стриженные. А глаза те же: разноцветные, мерцающие, словно светлячки.
Девушка остановилась на горячем щебне дороги, не чувствуя, как они, раскаленные солнцем, обжигают ступни, и думала, стоит ли заходить внутрь. Но Дакота и не приглашал. Он с полминуты смотрел на нее проницательно, а потом медленно проговорил:
– Ты родишь. Скоро. Девочку. Родишь царевну. Кветцалькоатль вернется. С тобой!
И, прежде чем Юлька смогла что-то возразить, что-то понять – так дика была эта информация, звучащая как приказ, – индеец схватился мускулистой рукой за ручку двери. Ее красная железная пластина пронеслась перед глазами Юльки и захлопнулась гулко, громко, оглушив ее. Микроавтобус тронулся с места бесшумно, под уклон, и только через несколько метров взревел мотором, исчезая на дороге, ведущей к трассе.
Юлька огляделась. Никого. Ни черного, ни микроавтобуса. Только Андрей стоит и смотрит выжидающе – кажется, у него сжаты кулаки.
– Ну как?
– Ничего. Он только сказал, что… что…
Юлька переступила ногами на щебне и внезапно расхохоталась – с истерикой, с надрывом. Подхватила парня за руку, пошла с ним скорее к холодноватой земле, подальше от раскаленной дороги.
– Он сказал, что я рожу. Скоро. Вот умора, Андрюха, да? Ой, умора!
Он ничего не ответил.
После концерта Дакоты во всем теле оставалось странное ощущение: казалось, руки и ноги рассорились между собой, а вернее, напились допьяна на какой-то общей свадьбе тела, да так и норовили пойти вразнобой, шатаясь в разные стороны. Легкость эта сыграла с ними, спускающимися вниз с глинистых откосов, дурную шутку: они пару раз упали, не ушибившись, а лишь со смехом перемазавшись в глине. Юлька сказала, показывая на майку Андрея:
– Во! А я тебе говорила, что надо по-хипповки наряжаться. А то мы извозились, как хрюшки.
И такие веселые, невпопад смеющиеся, они вышли на плиточный тротуар. Затем зашагали мимо японского центра, вверх по дорожке – к казематам Шевченковского. С неба палило августовское солнце, необыкновенно жаркое и яростное в это лето, облака боязливо промелькивали над Обью, отпрянув от синей громады тридцатидвухэтажного двурогого дома, увенчанного башенками из сверкающего стекла.
Навстречу шла японка, будто сошедшая с традиционных полотен. Черные волосы уложены в высокую, с торчащими спицами прическу, возвышавшуюся над продолговатым белым личиком. Кимоно до пят, розово-желтое. И только явно купленные на барахолке вьетнамки, ремешки которых опутали беленькие, совсем не замаранные пылью голые ступни этой девушки, да дешевая китайская сумочка через плечо (подделка под «Гуччи») выдавали в ней российского человека.
Она