Атака вслепую. Александр Карпов
родных. Но надежда у него все равно оставалась. Оставался еще как минимум один шанс отпроситься уже перед отправкой в часть. Егор нервничал, переживал, хмурился, курил, не замечая вкуса махорки, и вновь и вновь подбирал и проговаривал слова, что должен был сказать командиру медсанбата для получения его согласия.
Вторая, последняя на этот раз, попытка также провалилась. А его обращение к старшему по званию вылилось в целую лекцию воспитательного характера. Егор злился и на себя, за лишнюю дерзость и отсутствие должного умения убеждать. Злился он и на капитана, за сухость и нежелание прислушаться к чувствам простого солдата.
Он резко и громко сплюнул, удаляясь от места разговора с офицером, и почти столкнулся лицом к лицу с тем самым низеньким лейтенантом в короткополой шинели и вечно сползающих тому на кончик носа очках в роговой оправе. Тот проскочил мимо разведчика, лишь мельком взглянув на него, и нисколько не возмутился от того, что рядовой боец не поприветствовал его согласно уставу, чего Егор просто не успел сделать, погрузившись в свои мысли.
Пройдя немного дальше, к тому месту, где уже собирались те солдаты, кому предстояло в ближайшие минуты выдвинуться назад в свои части, откуда они недавно прибыли в медсанбат, Егор вспомнил слова капитана о развившейся у него сыпи на спине, происхождение которой объяснялось дивизионными медиками лишь скверными условиями пребывания солдат на передовой.
Это случилось уже через два дня после поступления на лечение раненого разведчика прямо с поля боя. Чуть живого, потерявшего много крови, обессиленного после полуторасуточного рейда в составе разведгруппы за «языком», его привезли в медсанбат. Как был, в окровавленном и местами разорванном в клочья балахоне маскхалата, в промокшей насквозь от пота и снега форме, вплоть до нательного белья и ватных брюк и куртки, Егор лежал в санях и бредил, впадая в полусон и почти сразу пробуждаясь. А рядом с ним был его верный товарищ, которого он сам, примерно год назад, сопровождал точно так же на лечение после ранения.
Егора тогда передали медикам. Внесли на руках в землянку, где была оборудована пахнущая перевязочными материалами, спиртом и гнильем операционная, где его раздели для осмотра, срезав остатки маскхалата, стянув мокрый ватник, грязную, кишащую окопными вшами гимнастерку и нательную рубаху, обнажив перед доктором худое, черное от блиндажной копоти, покрытое гнойными рубцами тело бойца.
– Он герой, товарищ военврач! – прозвучал где-то позади голос сослуживца Егора, сопроводившего его в дивизионный медсанбат. – Его надо обязательно спасти и вернуть в строй. Он герой! Он жить обязан! Такой не должен умереть!
– Покиньте помещение! – Сухо, громко и строго произнесенное приказание было последним, что услышал тогда разведчик, отключаясь от внешнего мира и впадая от кровопотери в полубред.
А потом, когда рана была промыта и тщательно обработана, сделана перевязка, он уснул крепким сном, провалившись в него, отчего