Каштак. Роман Грачёв
умели опустить на землю, причем делали это грубо, буквально лицом в асфальт.
– Ты разве не слышал, как я пою?
– Отчего ж, слышал. Где-то у меня даже на телефоне запись осталась. «Когда яблони цветут, всем девчонкам нравится». Такой перегруз по звуку был, кошмар…
Вася проскрежетал зубами, но на колкость не ответил. Паша взглядом попросил Сеню помолчать.
– Короче, терзал я гитару лет пять, а потом уже с вами тусоваться начал, забросил всё.
– А почему мы не знали? – спросил Паша.
– А потому же, почему Милка не рассказала нам о пляже. Мы же оборжем всех и вся, если это не касается нас самих, заставим краснеть и оправдываться, в нас же скоро почти не останется ничего человеческого, мы же…
– Остановись, Спиноза! – скомандовал Семен тоном физрука. – Что в итоге-то?
Вася успокоился, с сожалением потеребил куртку, под которой вырисовывались контуры заветной фляги.
– За полгода до армии я пытался поучаствовать в конкурсе авторской песни. Проходил он в «Станкомаше» в Ленинском. Ну, все эти бардовские дела, Костя Просеков, вся эта «Моримоша», не к ночи будь помянута. Там еще в жюри Трахтенберг сидел, вы, наверно, знаете такого…
Паша и Сеня переглянулись, будто только что прослушали лекцию на китайском языке.
– Трахтенберг – это который рыжий и толстый? – спросил Павел. – Он еще анекдоты травил на «Маяке».
– Дурак, что ли! Сравнил того Трахтенберга с этим Трахтенбергом! Тот Трахтенберг был ого-го какой Трахтенберг, не чета этому…1
Вася вновь уставился на верхушки деревьев.
– Ладно, Бог с ними, все равно оба померли… Короче, прошел я отбор со своей балалайкой, спел одну свою песню, меня допустили до концерта. А вечером, когда в «Станкомаше» набился полный зал, я так обдристался, что… – Вася огляделся, будто искал подходящее сравнение. – Ну, реально обделался. Первый куплет еще как-то вытянул, причем лажал как Андрей Разин, а на втором бросил играть и убежал за кулисы.
– Почему? – тихо спросил Семен. Желание троллить у него пропало. Он живо представил себе эту картину: тщедушный Вася с гитарой, триста зрителей в зале, какой-то загадочный Трахтенберг в жюри, все на пацана смотрят, а он застыл, как рыба в морозильнике. Васька в те годы не владел навыками публичных выступлений даже на нынешнем своем уровне, на уроках-то отвечал еле-еле, а тут целый концерт…
– Не знаю, – пожал плечами Василий. – Зачем вообще поперся туда, кто бы мне сказал. Наверно, хотел сделать что-то эдакое… ну, чего никогда не делал. Я же в школе не блистал, девушки меня не любили, как того Паниковского, который целый год не был в бане, только Милка жалела, убогого… вот и захотел. Гитара, то-се, Башлачев был в моде… Не получилось. Песни писать бросил, а на гитару смотреть не могу. Стоит в углу в чехле, пылью покрывается. Отец предлагал продать, но мне что-то мешает.
– М-да, – протянул Паша, – вечная дилемма русского интеллигента: не могу с ними жить, а пристрелить жалко…
В тот же
«Моримоша» – один из старейших в Челябинске клубов самодеятельной песни. Члены клуба – постоянные участники Грушинского, Ильменского и других фестивалей. Ю. Трахтенберг входил в число основателей. К. Просеков – президент клуба с 1988 года.