Сборник фантастики. Золотой фонд. Роберт Стивенсон
силу восприимчивости. Я до сих пор необыкновенно живо помню наш обед. Милое, встревоженное лицо жены, выглядывавшее на меня из-под шелкового розового абажура лампы, белая скатерть, уставленная серебряной и хрустальной посудой (в те дни даже писатели-философы позволяли себе такую маленькую роскошь), пурпурно-красное вино в стакане – все это запечатлелось с фотографической точностью в моем мозгу. В конце стола сидел я сам, щелкал орехи, потягивал сигару, сожалел о неосторожности Огилви и осуждал близорукую трусость марсиан.
Так, вероятно, рассуждал, сидя в своем гнезде, какой-нибудь почтенный додо на острове Маврикия, когда туда высадилась горсточка безжалостных матросов в погоне за животной пищей.
– Завтра мы заклюем их до смерти, моя милая! – говорил я.
Я не знал тогда, что это был мой последний обед в культурной обстановке, перед началом целого ряда необычайных и даже ужасных дней.
Из всех странных и удивительных вещей, которые произошли в эту пятницу, самой странной была для меня несовместимость повседневного хода жизни с первыми признаками начала целого ряда событий, которые должны были перевернуть вверх дном весь социальный строй этой жизни.
Если бы кто-нибудь в пятницу ночью, вооружившись циркулем, провел мысленно круг с радиусом в пять миль вокруг песчаных ям Уокинга, то уверен, что вне этого круга не нашел бы ни одного человека, за исключением лишь родственников Стента, двух или трех велосипедистов да лондонцев, лежавших мертвыми на поле, чьи привычки и чье настроение были нарушены пришельцами с Марса. Многие, конечно, слышали о цилиндре и в свободные часы, может быть, даже беседовали об этом, но несомненно, что это событие не вызвало такой сенсации, какую вызвал бы, например, наш ультиматум Германии.
В Лондоне телеграмма бедняги Гендерсона с описанием снаряда и его постепенного отвинчивания была принята за газетную утку, и редактор вечернего листка запросил по телеграфу Гендерсона о подтверждении. Но так как ответа не получил – Гендерсон к этому времени уже погиб, – то редакция решила не выпускать дополнительного номера с этим известием. Даже в пределах упомянутого воображаемого пятимильного круга большинство людей оставались равнодушными. Отношение женщин и мужчин к моему рассказу о событиях я уже описывал. Люди обедали и ужинали, как всегда; рабочие, закончив день на фабрике, копались у себя в саду, детей укладывали спать в обычный час, молодежь и влюбленные парочки гуляли по улицам, а ученые сидели за своими книгами.
Да, возможно, на улицах было больше оживления, вероятно, в кабаках и трактирах явилась новая тема для разговоров, там и сям появлялись очевидцы последних событий и вызывали своим рассказом крики и испуганные возгласы. Но в общем жизнь продолжала идти своим обычным, повседневным ходом, люди продолжали работать, есть, пить и спать, как раньше – как будто никакой планеты Марс и не существовало. То же самое