Маленькая девочка. Обретение семьи. Владарг Дельсат
обычную палату вошел какой-то необычный доктор. Он носил не белое, а нежно-голубое, и это было непривычно. Доктор посмотрел на приборы, потом что-то поправил в капельнице и только после этого посветил мне в глаза фонариком. Наверное, хотел узнать, реагирую ли я на свет. Я зажмурилась, а он улыбнулся и заговорил со мной. Только потом я поняла, что мы говорили по-немецки, а в тот момент просто удивилась тому, как он меня назвал. Как в книжке!
– Фрау1 Шмидт, вы всех напугали. – Доктор внимательно смотрел на меня, отчего в голове бродили самые разные мысли. – Вы меня понимаете?
– Понимаю, – кивнула я, тихо охнув. Сейчас у меня болели суставы, а не пальцы, но, казалось, что болит абсолютно все. А еще… Я совершенно не знала, что происходило с фрау Шмидт. Даже как ее, то есть уже, получается, меня, зовут понятия не имела. – А как меня зовут?
– Габриела вас зовут, – вздохнул доктор, а потом вдруг погладил меня по голове.
Это оказалось так приятно, что я потянулась за его рукой, прося еще. Я не понимала, что со мной творится. Все было таким странным…
– Не пугайтесь своего состояния. После клинической смерти потеря памяти возможна. Из хороших новостей – шрам будет совсем незаметным.
Почему-то мне показалось, что эти слова имели какой-то скрытый смысл, но я все поняла, конечно, по-своему.
– Спасибо, доктор, – поблагодарила я, потому что надо же быть вежливой.
Новость про шрам и правда была очень хорошей. Она означала, что в меня хотя бы не будут тыкать пальцем. Интересно, Вилли Шмидт – это мой брат? В книжке никакой сестры у него не было. Наверное, поэтому и не было, что я умерла…
Доктор ушел по делам, а я все думала о том, что меня ждет. В то, что я здоровая, мне не верилось, да и руки с ногами на то же намекали. А если в приюте – ну, в книжке же был приют, потому что там мальчик был сиротой, – ко мне относились так же, как написано в книге, то это значило… Значит, будут лупить, и можно будет протянуть до академии! А в немецких школах детей били, я точно знаю, только не помню, в каких годах, но наша учительница нам часто говорила, что с удовольствием бы всех нас… «Значит, – подумалось мне, – в школе тоже можно будет получить то, от чего легче дышится. И в академии потом, наверное, тоже?» Жизнь казалась уже не такой ужасающей, потому что если раньше я просто никому не была нужна, то сейчас меня хотя бы ненавидели – ну, если я в книжке, – а это тоже чувства.
Я лежала и думала о том, что, наверное, Марьяна умерла. Наконец-то. Но вот почему я опять стала той, кому больно, ускользало от моего понимания. В голову прокралась мысль, что это просто ад такой. Я же, когда была Марьяной, заболела и этим сделала плохо мамочке и папочке, вот за это меня и наказали так, что теперь опять больно. А впереди страшная академия. Она волшебная, но на самом деле страшная, потому что там много лестниц. А лестницы – это больно. Может быть, там меня тоже
Обращение «фройляйн» считается устаревшим и не используется. (Здесь и далее прим. автора.)