Покушение в Варшаве. Ольга Елисеева
Короля Луи Восемнадцатого не любят в народе. Толстяк. Увалень. Не может вскарабкаться на лошадь. Оскорбление нации. Такого французы не простят. Дома знают, что у императора есть сын…
– Был, – машинально поправил Франц. – Поосторожнее. Даже крысы в стенах с ушами.
– Есть, – упрямо повторил инвалид. – Вы сами знаете мою правду. Сами с ней согласны. Пробьет час, и вы решитесь. Кровь возьмет свое.
Юноша бросил на камердинера быстрый взгляд голубых водянистых глаз. Слова старого солдата поднимали в его душе волну ненависти ко всему окружающему. Волну надежды. Жажду славы и перемен. Рукой подать до границы, и его встретит Дева Марианна, Прекрасная Франция, так долго верившая в сказку о вечном возвращении – о приходе к ней молодого, полного сил монарха, способного своей кровью оросить корни древа Свободы и, как галльский петушок, подставить свое тонкое юношеское горло под серповидный нож. Дева Марианна возлюбит его и снова, как тридцать лет назад, наденет красный от крови фригийский колпак…
– Кто это? – Франц указывал в окно. – Вон-вон, вышел из-за лип и идет к дверям?
Судя по тому, что человек уверенно двигался к боковому входу, не крутил головой, ища привратника, а по-свойски сам хватался за ручку двери, он был в Шенбрунне постоянным гостем. Или считал себя хозяином. Слишком твердо и горделиво двигался, как не подобает слуге. Даже слуге короны.
– Меттерних.
Камердинер и принц разом назвали ненавистного канцлера[5]. Долговязая фигура в синем сюртуке со звездой скрылась внутри.
– Зачем он пожаловал? И нанесет ли нам визит? – обеспокоился Гастон.
Франц сжал рот в одну линию, так что от пухлой оттопыренной габсбургской губы не осталось и следа.
– Сердце мне подсказывает, что это не будет визит вежливости.
За день до этого. Вена
Нарядные пары поднимались по лестнице, отражаясь в собранных из разных кусочков зеркалах. Целиковые стекла так дороги, а роскошь ничуть не страдает от бережливости! Главное, чтобы начищенные медные ручки сияли, как золотые. Гипсовые статуи были отполированы до мраморного блеска. А дерево паркетов слегка благоухало медом, хотя натерли его пчелиным воском.
Дом-сундучок, дом-клад, когда-то принадлежавший канцлеру времен императрицы Марии-Терезии – великому Кауницу. На его внучке был женат Меттерних, унаследовав сначала сокровища, а потом и чин. Бедная Антония, спокойная, некрасивая, уверенная в себе и в муже, никогда не мешала ему искать легкокрылых удовольствий на стороне. Лишь однажды она по-настоящему взревновала. К этой русской, княгине Ливен[6]. Как он мог? Неверность тела – одно. Уход души – другое. В дни конгрессов[7] Клеменс покинул ее навсегда – в беседах и письмах отныне царила иная страсть. Этой измены Антония не простила до гробовой доски.
Теперь под ее портретом вдовец-канцлер встречал гостей об руку с третьей будущей
Меттерних-Виннебург Клеменс Венцель Лотар (1773–1859), князь, с 1809 г. – австрийский министр иностранных дел, с 1821 г. – канцлер. После победы над Наполеоном один из создателей Священного союза монархов Европы, препятствовавшего возникновению новых революционных очагов.
Ливен Дарья Христофоровна (1785–1857), супруга русского посла в Лондоне, сестра А.Х. Бенкендорфа, осуществляла функции резидента. О ее романе с Меттернихом смотри роман автора «Последний часовой».
Имеются в виду дипломатические конгрессы Священного союза, последовавшие за победой над Наполеоном.