Покушение в Варшаве. Ольга Елисеева
в покое.
– Ты действительно полагаешь, что коронация Николая опасна для нас? – переспросила жена.
Константин замотал головой.
– Не опасна. Нежелательна. Потому что в конечном счете все сведется к одному: как заставить меня покинуть Варшаву? А я уезжать не собираюсь. Так-то. – Он сел в кровати, все еще что-то ворча не то на брата, не то на апрельский холод. – Сегодня вечером придут Фикельмоны. Надо принять их как можно любезнее. Он – новый австрийский посланник в Петербурге. Вена отнюдь не заинтересована в том, чтобы Николай вмешивался в мои польские дела со своей императорской меркой. Я сделаю все от меня зависящее, чтобы уверить эмиссара Меттерниха: я ему не враг. А ты займи его супругу. Помни, что она – внучка Кутузова и будет весьма влиятельна в Петербурге.
Жанетта вздохнула. Вновь ей, скромнейшему созданию, предстоит играть роль супруги первого лица Польши, властной и знающей себе цену светской дамы… Она этого терпеть не может.
Как одеться на званый вечер в самом узком кругу? Дарья Федоровна с утра примеряла то одно, то другое. Слишком ярко – только для Неаполя. Слишком чопорно – только для Вены. Слишком пышно – на бал. Слишком строго – в церковь. Наконец, было выбрано голубое платье из шелкового репса с большим полупрозрачным кружевным воротником, наподобие косынки прикрывавшим плечи.
Великокняжеская чета, вернее цесаревич и его непонятная супруга, принимали посла в Бельведере. И сразу, при одном взгляде на мягкую, облаченную «по-домашнему» – в белое муслиновое платье – княгиню Лович, у посланницы отлегло от сердца: исчезла малейшая скованность. Милейшее создание! Такая тихая, словно вода, защищенная от ветра, – ни одно душевное движение не сминает гладь, не поднимает со дна мути.
– Вы проездом? Надеюсь, Варшава вам нравится?
Как можно сказать: нет? Хотя дома графиня Фикельмон записала в дневнике: «Провинциальный город с беспорядочной застройкой и дурными тротуарами. У дам ни одного хорошего туалета».
– Мы движемся из Вены.
– Поистине большой город. Здоров ли старый император Франц? Вы видели этого несчастного мальчика герцога Рейхштадтского?
Последний вопрос княгини выдавал не столько холодное светское любопытство, сколько участие.
– Да, я видела его один раз, – отозвалась посланница, внимательно следя за лицом Лович. За что же ее так немилосердно судят в остальной Варшаве? За неумение давить на мужа и добиваться поблажек для соотечественников? Последнее ей, как видно, нелегко сносить, отсюда и апатия.
– Государь здоров, – произнесла Дарья Федоровна. – А бедный сын Бонапарта напоминает птичку в клетке. Его положение понятно ему самому и причиняет много страданий.
– Страданий, – с явным сочувствием повторила княгиня.
«Как он интересен своим несчастьем!» – почти испугалась за герцога мадам Фикельмон.
– Мне довелось танцевать и говорить с ним, – вслух произнесла