Сборник памяти. Александр Чудаков
глыбы лягут собственной тяжестью, без цемента. И – никакой ориентировки на современный литературный процесс! Никакого с ним контакта!
7 января, Москва. Сегодня были с Л. на приеме у патриарха по поводу Рождества <…>
13 января. Л. о моем романе (все привезенное еще не читала, а только: «Пельмени Ильича», «Вольф Мессинг» и что-то еще); списываю с бумажек – писал за нею.
– Главное достоинство – ты не озабочен созданием положительного героя – и вообще героя. Незаинтересованность в нем, он не хочет себя утвердить. Почему такой бешеный успех имеют твои мемуары? Потому что в них та же незаинтересованность собой! Ты хочешь показать Шкловского, Виноградова – а герой[41] обрисовывается сам собою, между прочим! У NN в мемуарах на первом месте он, N, он хочет прежде всего дать свои мысли – и это скучно, не нужно.
А у тебя – твои герои. И то же у тебя в романе: герой не думает о себе, он не утверждается, не описывается, он выскальзывает из рук – но в результате живой, полнокровный. Биография молодого человека 40–60-х годов 20 века всем известна, а мир, в который он погружен, всем интересен. Его биография должна проходить через роман как волосяная нить, пунктир. <…>
– Я и не ставлю цель показать эволюцию героя и проч. Я бы хотел хоть чуть-чуть показать ту Россию, ту ее толщу, которую не описали эмигранты, потому что уехали, и не изобразили советские писатели, потому что было нельзя.
Л.: – Пока я чувствую: есть объект – Россия. И он – в центре. <…> Сюжета – не надо. Он будет складываться из смены тональностей в главах, которая у тебя уже есть, это как набегающие волны, похожие – но разные. И эта стихия совершенно особого, твоего юмора, который все объединяет.
– Для меня это оказалось большой неожиданностью, когда в Сеуле физики из ФИАН’а, которым я прочел две-три главы, сказали, что главное у меня – юмор.
– Меня это не удивляет. Тебе и стараться не надо. Половина того, что ты вообще говоришь, – смешно. «Держись, Алёша»[42] – всё в этом роде.
Герой твой – пунктир. Как только начнешь оплотнять, приделывать руки и ноги – они проткнут полотно[43]. <…>
– Мне все кажется, что материал этот мало кому интересен. Многое отсекаю.
– И зря, и зря! В этом – главный интерес. Ты недаром вчера упомянул «Детские годы Багрова-внука». Все жили в имениях и ездили по степи, а написал об этом только Аксаков! Люди любят обстоятельное описание неприхотливых обстоятельств, бескорыстное описание простых событий и действий. В твоих устных рассказах об этом уже содержался нужный ракурс. Это покорит всех. Твой роман будет бестселлер! О чем сейчас пишут – мафия, выстрелы, секс. У тебя – возврат к нормальным ценностям. И, конечно, фигура деда. Он заменит Хоря и Калиныча и Платона Каратаева.
– Эк куда метнула.
– А что? Это будет
Под «героем» подразумевалось, конечно, первое лицо рассказчика: собеседники понимали язык друг друга.
Мой рассказ тридцатилетней давности о расстреле царской семьи (прим. автора).
Ср. слова Чехова: «Нос «реальный», а картина-то испорчена» (прим. автора).